А ведь и впрямь, зная, что она теперь знает, и желая избежать доли огневкой быть, согласилась бы она отдать свое девство кому другому, если бы не было здесь Венко?..

Об этом думать и вовсе не хотелось, с души воротило. Хотелось радоваться, что случилось то, что случилось!

А то огненное волхвованье как же? Вроде закляла она обручье, и что? Где оно теперь? Когда она выбралась тем утром из кучи золы и головешек, на ней были только обереги бабкины, и больше ничего. А Заринья обещала, что не потеряется обручье! Выходит, потерялось? Не получилось, значит, чего-то не хватило в ее волшбе.

А ведь и странная такая была волшба, и снимать заклятье, не зная, в чем оно, — тоже странно…

Велька сама не заметила, как заснула, сидя на крылечке и голову на колени уронив. Разбудила ее Синява, потрясла за плечо:

— Эй, просыпайся, девонька! Утро настало славное какое!

Да, настало утро, летнее, звонкое. Синява села рядом с Велькой, свежая, довольная, с мокрыми волосами, рыхло заплетенными в косу — видно, уже успела искупаться в том озере, на берегу которого стояла ее банька.

— Погляди-ка, что я отыскала. В пепелище было… в том, в твоем, — и она бросила Вельке на колени обручье с рысями, то самое, — гляди, как новое. Непростое, видно?

Велька кивнула, взяла серебряный ободок, погладила, и веря, и не веря. Ничуть обручье не изменилось и в огне не повредилось, зеленые глазки рысей так же сверкали.

Получилась, выходит, волшба? Проверить бы…

— Знаешь, я, оказывается, внучка оборотня из рысьего рода, он боярином был у рысьего князя, — сказала она Синяве, — и сестра княжича Яробрана по материнской крови.

— Из рысьего рода? — приподняла бровь Синява. — Но не оборачиваешься, да? Значит, могла бы в Нави и рысью становиться, но сила огневок в тебе перевешивает. А может, еще и все свои обличья научишься принимать, кто тебя знает?

— А ты, значит, из волков?

— Прабабка была волчицей. Дети ее уже не оборачивались, а жаль. Я бы не отказалась. От второй личины много пользы бывает, — Синява вздохнула, — ты сказала, что сестра Яробрана? И с чего взяла?

— Заринья сказала… ну, огневка, жар-птица, что мне улететь помогла. Мы из одного рода.

— А… И что же она именно сказала, не помнишь? — волхва нахмурилась, размышляя.

— Не помню, — призналась Велька, — слово в слово не припоминается что-то.

— Вот что. Я не всегда тут, в глуши, сижу, иногда выбираюсь далече, по разным своим делам, — она улыбнулась, — знаю кое-что. И знаю наверняка, что Яробран Веренеич, кариярского князя сын — от второй жены его, княгини Заледы, рысьей княжны, а никак не боярышни. Значит, если рысий князь тебе не дед, то и ты Яробрану не сестра.

— Яробран Веренеич — сын рысьей княжны? — медленно повторила Велька. — Матушка моя! — она со стоном уронила голову на колени, сжав виски пальцами. — Меня же предупредили, чтобы ушам своим не верила! Опять все просто, а я и не догадалась, глупая. Они, значит, настоящими именами назвались, но поменялись ими! Сын рысьей княжны нынче Иринеем зовется. А настоящий Ириней… что ж, я теперь знаю, кто он!

Велька выпрямилась, глаза ее возбужденно блестели.

— Но… как же? Он ведь говорил, что проклятье на себе испытал. И он с виду не младший! И говорили, что Велемил годами всех старше! А получается, что он — Ириней? Не понимаю.

Синява глядела с усмешкой.

— А ты поразмысли. Если, к примеру, Ириней не нынешнего князя сын, а его брата старшего? Он, значит, старшим сыном князя был, и проклятье было на нем. А потом отца его не стало, а он был не в возрасте, значит, отцов брат княжество принял, как всегда в таких случаях и бывает. А проклятье перекинулось на старшего сына уже другого князя.

— Значит, он когда-то проклятым был, а теперь нет на нем никакого проклятья? Вот ведь… — Велька дух перевела, улыбнулась, — не знаю, огорчится моя сестрица или обрадуется? Она и проклятья страшится, и, я думаю, все же за старшего княжича замуж хочет, чтобы когда-нибудь княгиней стать.

Синява рассмеялась весело, руками развела:

— Поживем — увидим. Давай-ка, сходи на озеро искупайся, а потом поутренничаем,[46] и путь нас ждет неблизкий. Отведу тебя тайной тропой, но и так по лесу без дороги пошагать придется.

Озерцо было небольшое, круглое, как блюдо, наполовину заросло кувшинками. От баньки в воду вели деревянные мостки. Вода оказалась студеной, сначала обжигала холодом, но вскоре Велька обвыклась и плескалась с удовольствием, на берег не торопилась. А когда поплыла к мосткам, чтобы вылезать, вдруг чьи-то руки схватили ее за лодыжки.

Нечеловеческие руки, холодные, на водяные струи похожие.

Велька испуганно дернулась, вырвалась из холодных пальцев, а рядом смех раздался серебристый, и вынырнула голова.

Водяная дева. Озерница.

— Испугалась? — продолжала веселиться водяная.

Красивая она была. Сначала показалась прозрачной, словно из чистого льда, а потом стала потихоньку плотнеть, цветом наливаться, даже губы порозовели. Но нет, конечно, на обычную, человеческую девку она не походила.

Руку протянула, потянула Вельку за короткую прядь, рассмеялась опять:

— А у меня вон волосы какие, видишь?

И верно, кудри стекали с ее головы, и конца им видно не было.

— Мне моего хватит! — ответила Велька.

— Конечно, у тебя всего много! — весело согласилась Серебрянка. — Еще и поделишься! Я ведь тоже его целовала, и еще буду! Он поначалу и не заметил, а потом ему понравилось!

— Врешь ты все! — рассердилась Велька, понявшая, что речь про Венко.

— Не вру, не вру! Он и потом приходил ко мне, когда от тебя ушел. И еще я к нему приплывать буду!

— Тебе больше делать нечего? В такую даль поплывешь? — Велька схватилась за край мостков, подтянулась, выбралась на прохладные еще доски.

Хоть и не настоящая девка принялась спорить с ней за Венко, а все равно в груди словно клубочек свернулся, и тесно там стало, и больно, и тяжко.

Ревность, значит. Вот она какая. И понятно ведь, что Венко не виноват, водяная девка приставать станет — впрямь не сразу поймешь, потому что она вода водой…

— А ты за ним далеко не пошла бы? — опять рассмеялась водяная. — А я поплыву, понравился он мне! Здесь скучно! Мне что, я же вода, всюду проплыву, просочусь и проберусь! По речкам, по ручьям, от озера к озеру, и до самого Озерска. Понравился он мне. А тебе что, убудет?

— А ты почем знаешь, что до Озерска надо плыть?

— А вот и знаю! — водяная плавала туда-сюда возле мостков, ее голова то пропадала, то вновь появлялась над водой.

Она волной плеснула на доски мостков и встала перед Велькой, выпрямилась и оказалась одного с ней роста, тонкой, высокогрудой, тряхнула головой, расплескивая вокруг себя свои волосы, что спускались ниже мостков, до воды. Волосы у нее были русые, очень светлые, а глаза — зеленые, как листья кувшинок.

— Хороша, — согласилась Велька, — только мое не трожь, — и, собрав в пальцах силу, легко, как вздохнув, бросила комок жара в водяную.

Та вскрикнула и отступила, свалилась в воду, опять вынырнула.

— Огневуха!

— Да, я такая. Гляди, подогрею твое озеро, будет похлебка! — это было, конечно, слишком, но с досады чего не скажешь.

— Неправду говоришь! — отплыв подальше, крикнула озерница. — Не под силу одной огневухе озеро сварить! Никогда такого не бывало.

— А я постараюсь, — продолжала вредничать Велька, — тогда и поглядишь, правда это или неправда! Подружек позову помочь!

Никогда не бывало у нее подружек с огневым даром, чтобы их на помощь звать. Только знала ли это озерница? Во всяком случае, глядела та с сомнением. Разве что жар-птиц за подружек считать? Вряд ли они захотят знать Вельку теперь, когда она сама уже не жар-птица.

— А я все про него знаю! — крикнула водяная. — Только это тайна, которую хранят вода, и ветер, и огонь… и еще кто-то, забыла. Но я знаю! Но тебе не скажу!