Апеллируя к этимологии “эстетического” (“эстезис” означает эмоции, испытываемые безотносительно к утилитарным критериям разума), Маффесоли подчеркивает, что постмодерная “эстетика” никоим образом не ограничивается областью “изящных искусств” но охватывает весь комплекс повседневной жизни. “Эстетическое” предполагает приватную стратегию: здесь миром пользуются, стремясь к собственному удовольствию, а не к господству над ним. Причем это использование разделяется с другими: по Маффесоли, “в этом смысле эстетическое является синонимом интерсубъективности” “Эстетика” — это опыт совместных чувств, означающий постоянную интеракцию, для него существенно важно “соприсутствие” с другими. Вопреки видимости нарциссизма и гедонизма, которая возникает при восприятии постмодерной эстетизации повседневности в прежней системе духовных координат, утверждается скорее новая социальная этика — “этика эстетического” Таким образом, в трактовке Маффесоли, имплозия рационально организованного модерного политического тела означает вовсе не “конец социального” а оформление и развитие постмодерной социальности, которая структурируется “культурой чувств”
Более того, по убеждению Маффесоли, и для политического имплозия представляет не итоговую катастрофу, а “преображение”: постмодерными “политическими телами” являются “трибы”, порождаемые совместной жизнью людей в современных мегаполисах. Как примитивные родоплеменные общности были органически связаны с “мезокос- мом” непосредственной окружающей среды и посредством этого идентифицировали себя в социальном окружении, с которым они эту среду разделяли, так и в “каменных джунглях” современные “трибы” связаны со своими кварталами, улицами, местами тусовок и тем самым создают специфическую общность своих членов, обеспечивая им идентификацию. Постмодерная “самость” с точки зрения Маффесоли, не имеет ничего общего ни с картезианским “я мыслю”, ни с автономным индивидом как участником социального контракта. Это пористое Я находится в состоянии постоянного транса и поэтому склонно присоединиться к чувствам, испытываемым окружающими, что обеспечивает ему безопасность “архетипического сообщества”
Таким образом, имплозионная катастрофа модерного политического тела оказывается у Маффесоли новым началом: “прямая перспектива” эволюции от “общности” к “обществу” коллапсируя, выворачивается в “обратную перспективу” инволюции “общества” в “общность” “Трайбализация” социального мира означает “возврат общинного идеала за счет идеала социетального. И 3Tof процесс социального развития вполне может позитивно изучаться социологией, хотя уже не в форме нивелирующей универсальной теории, а на путях “спекулятивного эмпиризма”, развивающего “восприимчивый разум”, способный принять во внимание самые разнородные элементы социальной данности.
По схемам Маффесоли, инволюционная социальность крайне непривычна для мышления, отягощенного модерными стереотипами: она производится не кумулятивно (ростом и расширением), а, наоборот, реактуализируется и исподволь проступает, непредвиденно давая о себе знать. В этой связи трайбализация, по Маффесоли, свидетельствует о том, что нет политики без религии в строгом смысле слова: т. е. того, что связывает людей, совместно участвующих в каком-то деле, комплексом общих для них допущений. Религия вполне может существовать без богов и потустороннего идеала: ее сущность исчерпывается ритуалом, который объединяет лишь для того, чтобы объединять; сакрализованное коллективное чувство является формой “имманентной трансцендентности”
Пытаясь концептуализировать символическое как праформу политического, Маффесоли говорит об “имажинальном могуществе совместного существования” как о константе причудливого хода человеческой истории, благодаря которой низовые общности обладают силой учреждения. Это могущество может канализоваться установленной властью, но оно не прекращает оказывать на нее подспудное давление. Время от времени это давление проявляется в жесткой форме взрыва (эксплозии) и дает начало новой эре (в частности, модерной), в рамках которой и разворачивается общественная эволюция, завершающаяся в итоге имплозией. Маффесоли стремится показать, что инволюция представляет собой хоть и “обратную”, но вполне положительную перспективу социального развития. Если это и “регрессия” то уж никак не “регресс” в смысле упадка и деградации: “обратная” динамика в данном случае — это не откат к эпохе уже пройденного, а как бы своеобычное “возвращение домой”
Следуя инверсионной интерпретации повседневности, снимающей бинарную оппозицию между сакральным и про- фанным и используя метод “общинной эмпатии” Маффесоли отмечает трансформацию “индивида” в “персону” обладающую полифункциональными характеристиками — “масками”, а “группы” или “организации” в “племя” и массу Племя же понимается как мик- рообщность со свободным членством, интерсубъективность, основанная на аффекте, чаще всего спонтанная, рассеянная, неустойчивая консолидация социальности. Отличительной особенностью племен является их “имманентная трансцендентность” когда социальность трансцендирует своих членов, но сама ничем не трансцендирована. При этом границы массы и племени крайне неустойчивы и размыты, в силу “постоянного встречного движения” и смены “масок” Таким образом, сенсуализа- ция, мифологизация и возрождение ценности территории, тела, оргии, зрелища и наслаждения обозначают регрессию к архаике и конституируют социальность как повседневность.
3. Бауман с методологических позиций манифестирует П. С. как комментарий к повседневности. Его вывод основан на противопоставлении “ законодательного разума” наследника модернистской метафизики, и разума “интерпретативного” ведущего диалог и “относящегося к каждому акту овладения [Другим] как к предложению продолжить обмен”.
Для М. Фуко “комментарий” (см.) наряду с принципами “автора” и “дисциплины” выступал принципом контроля над производством дискурса (см.): “комментарий ограничивал случайность дискурса такой игрой идентичности, формой которой, похоже, были повторение и тождественность” Но комментарий, даже как вторичный текст, не сводится к репродуцированию оригинального смысла и имеет конструктивистскую составляющую: “роль комментария, какие бы техники при этом ни были пущены в ход, заключается лишь в том, чтобы сказать наконец то, что безмолвно уже было высказано там” (Фуко). Однако при этом происходит удвоение, утроение и т. д. этого, уже “безмолвно высказанного” так как “...комментировать значит признавать, по определению, избыток означаемых над означающими, неизбежно не сформулированный остаток мысли, который язык оставляет во тьме, остаток, составляющий саму суть, выталкивающую наружу свой секрет. Но комментировать также предполагает, что это невысказанное спит в речи, и что благодаря избыточности, присущей означающему, можно, вопрошая, заставить говорить содержание, которое отчетливо не было означено” Двойная избыточность комментария со стороны означающих и со стороны означаемых — в случае социологии и в контексте понимания социального пространства как социального текста в значительной степени усложняет задачу, поскольку, во-первых, социальные практики и практики социологические могут описываться в терминах означаемого и означающего, во-вторых, помимо этого, практики и социологов, и социальных агентов уже представлены как взаимодействие означаемого и означающего, в-третьих, при том, что каждая теория должна описывать условия своей возможности, сохраняется опасность бесконечности социологии знания. В то же время становилось очевидным, что означающее и означаемое получают также существенную автономию, которая обеспечивает каждому по отдельности сокровище возможного означения. В пределе одно могло бы существовать без другого и начать говорить о себе самом: комментарий располагается в этом мнимом пространстве. Тем самым в это “между” попадает и то, что в социологии модерна обозначалось как “социальная реальность” Последняя оказывается не более чем фикцией — трикстером, обеспечивающим травести, перевод одного в другое в через изменение облика в бесконечном процессе “переодевания” “Комментарий покоится на постулате, что речь это акт «перевода», что она имеет опасную привилегию показывать изображения, скрывая их, и что она может бесконечно подменяться ею же самой в открытой серии дискурсивных повторов” (Фуко).
