— Я счастлив за тебя.

— Я не могу поверить. Неужели мечта становится реальностью?

— Постарайся поверить. Ведь ты работала, как каторжная, чтобы добиться своего. И ты заслужила все.

— Но это ты сделал так, что все стало возможным, Эл. Если бы не ты, ничего бы не произошло.

— Все равно, это случилось бы рано или поздно. Просто потребовалось бы немного больше времени — вот и все.

— Нет. Я катилась под откос и кончила бы в сточной канаве. Ты отлично знаешь.

— Никогда и никто не заставит меня в это поверить. Если бы я хоть на минуту думал о таком исходе, я бы ни за что не рискнул привезти тебя сюда.

В тебе есть что-то особенное. Я ощутил это с первой встречи.

— А я никогда не смогу понять, как тебе удалось разглядеть все это под кучей дерьма, которую я сама на себя навалила.

— Когда ты собираешься уезжать?

— Не знаю. Они сообщили, что дадут мне знать на следующей неделе, когда мне следует приехать. Возможно, я остановлюсь у матери.

Он ничего не сказал.

— Я поговорила с моим психоанатиликом. Она считает, что мне может пойти на пользу жизнь в родительском доме, если я, конечно, смогу пожить с мамой и держать себя в руках.

— А что ты собираешься делать потом, после того, как закончишь работу над книгой?

— Не знаю.

— Ты вернешься сюда?

— Вероятно. Мне нравится в Калифорнии. Кроме того, здесь есть все то, что мне нужно и для чего я работаю: сценарные отделы, телевизионные студии и все в этом духе. Словом, моя работа.

— У тебя всегда будет дом здесь, вместе с нами. Если ты, конечно, захочешь.

Голос Милстейна предательски дрогнул. Она встала на колени перед ним — точно так, как недавно его дочь.

— Ты и так сделал для меня слишком много, Эл.

Я не могу требовать от тебя большего и наваливать свои заботы на твои плечи.

— Ты ничего не наваливаешь. Мы любим тебя.

— И я люблю вас обоих. Ты и твоя дочь — моя семья. Даже больше, чем семья. Наверное, кроме тебя, единственный человек в мире, который сделал бы для меня то, что сделал ты, — мой отец. У тебя такая же деликатность, такая же заботливость, такая же нежность, что и у него. Несмотря на то, что в тот момент, когда меня арестовывали, я была совершенно не в себе, — я сразу же почувствовала это. Наверное, именно потому я и написала тебе.

Он понял, что именно Джери-Ли пытается сказать ему. И хотя ее слова и то, что скрывалось за ними, вызвало у него глубочайшее разочарование, тем не менее одновременно появилось и чувство удовлетворенности и успокоения от сознания, что она его любит и что хочет дать понять, как сильно она его любит. Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.

— Нам будет нехватать тебя, — сказал он.

Она обвила его шею обеими руками и прижалась щекой к щеке.

— Вы не успеете почувствовать, что меня нет — я просто не дам вам такой возможности, я вам надоем.

Он позволил себе некоторое время вот так вот молча впитывать ее близость и, наконец, откинулся в кресле. Улыбнулся.

— Слушай, ты покажешь мне когда-нибудь ту книгу, из-за которой поднялся весь этот шум? А то ведь я рискую так и остаться в неведении.

Она рассмеялась и поднялась с колен.

— Я уже было думала, что ты никогда не попросишь. Она ушла в свою комнату и тотчас же вернулась, неся рукопись в твердой папке. Положила ему на колени и сказала:

— Только обещай не читать, пока не ляжешь спать. Я не вынесу, если буду смотреть, как ты читаешь.

— Хорошо, — сказал он.

Только открыв вечером, перед сном, папку, он понял истинную причину того, почему она попросила его читать роман в уединении: на титульном листе было написано:

«ХОРОШИЕ ДЕВОЧКИ ПОПАДАЮТ В АД» роман Джери-Ли Рэндол и чуть ниже:

«Эта книга посвящается Элу Милстейну с благодарностью и признательностью за то, что он самый любимый и самый лучший человек из всех, кого я знаю».

Подступившие слезы жгли глаза, и только через несколько минут он справился с собой и смог открыть первую страницу романа.

"Я родилась на свет с двумя дырочками и без яиц — я была девочкой.

Приговоренной самой судьбой попасть прямо из чрева матери в плен своего пола. Мне он уже тогда не нравился, и потому я сразу же стала писать на доктора, который в тот момент хлопал меня по заднице..."

Анджела открыла дверь в ванную комнату, когда Джери-Ли все еще стояла под душем.

— Тебя к телефону твой агент, — крикнула она. — Говорит, что это крайне важно и что ему надо переговорить с тобой немедленно.

— Скажи, что буду через секунду, — сказала Джери-Ли, вышла из-под душа и завернулась в купальную простыню.

— Ну что еще стряслось? — спросила она агента.

— Ты можешь немедленно приехать в студию? Тебя хочет видеть Том Касл.

— А как же наша встреча? Ты назначил мне через час у тебя в конторе.

— Это может подождать. Нам нельзя упустить шанс, который дает эта встреча с Каслом. Он ждет твоего ответа по другому телефону. Что мне ему сказать? Когда ты сможешь приехать?

— Через час, хорошо?

— Договоримся через сорок пять минут. Так оно выглядит более пристойно.

— Ладно, — она рассмеялась.

Агент всегда остается агентом. Он оговаривает даже время свидания с тобой...

Доктор был прав, когда сказал, что сегодня она уже почувствует себя гораздо лучше. Не осталось никакой боли, если не считать вполне терпимого ощущения тяжести в нижней части живота.

Она вернулась в ванную комнату, вытерлась досуха, сняла с головы шапочку для душа, встряхнула волосы. Понадобится еще тридцать секунд, чтобы досушить их феном. Сегодня она сделает самый легкий макияж — чуть-чуть тона и намек на губную помаду. Все знают, через что она прошла, и надо соответствовать своему состоянию.

Она уже одевалась, когда в спальню водила Анджела.

— Так что он хотел от тебя? — спросила она.

— Мне нужно быть в конторе Тома Касла через двадцать минут.

— Хочешь, я тебя отвезу?

— Думаю, что справлюсь сама.

— Ты уверена? Сегодня у меня свободный день. Мне совершенно нечего делать.

— Хорошо, — кивнула она.

— Как ты себя чувствуешь, малышка? — заботливо спросил Том Касл, целуя ее в щеку.

— Прекрасно.

— Все, что случилось с тобой, — это такое густое дерьмо, жуть!

Джордж никоим образом не должен был допустить все это.

— Я одна виновата во всем, — сказала она и прошла к креслу, стоящему перед письменным столом.

— Нет, нет, дорогая, не сюда, — сказал он заботливо, взял ее за руку и подвел к кушетке, стоящей у стены, — здесь тебе будет удобнее. Садись.

Кофе хочешь?

Она кивнула.

Он нажал на кнопку, расположенную в ручке его кресла. Почти тотчас же в кабинет вошла секретарша с двумя чашечками кофе.

— Мой агент сказал, чтобы я приехала немедленно. Это настолько важно?

— Скажи, как сильно ты хочешь, чтобы твою картину сняли?

Она не смогла удержаться от каламбура:

— Я не хочу, чтобы ее сняли с производства.

— Не играй словами, Джери-Ли. Я знаю, что ты писатель. Скажи, ты очень хочешь снять эту картину? Или нет?

— Я очень хочу.

— Тогда все в порядке, — сказал он совершенно серьезно. — Я скажу тебе, как этого добиться. Я уже получил согласие студии заняться твоей картиной при условии, что в ней будет участвовать Джордж. Ты должна обязательно обеспечить его участие.

— Почему я? Ты продюсер. Разве это не твоя работа? И, кроме того, у него контракт со студией, по которому он обязан участвовать в съемках.

— Все правильно. Но в том контракте оговорено его право соглашаться или не соглашаться снять ту или иную картину, и насколько я разбираюсь в контрактах, у меня нет никакой возможности прижать его. А тебя он послушает. В конце концов, не он ли обрюхатил тебя! А ты все сделала, как надо, не устраивая скандала. Я считаю, что он тебе обязан.

— А что если он не согласится?

— Ты потеряешь пятьдесят кусков и пять процентов дохода с проката.