У меня всегда была хорошая фигура. Я это точно знала/Кроме того, я поддерживала ее, занимаясь каждое утро не менее получаса и выполняя всевозможные упражнения.

Я услышала свое имя и пересекла по диагонали маленькую сцену. В центре сцены я остановилась, медленно повернулась, как нам было ведено, и пошла дальше, удаляясь от режиссера и продюсера, покачивая при этом бедрами, что, мне казалось, должно выглядеть весьма соблазнительно. Я почти дошла до кулис, когда услышала шопот продюсера:

— Нет.

— Но у нее роскошная фигура и сенсационная задница, — сказал режиссер.

Продюсер пытался шептать, но я отлично слышала его. В его словах прозвучал окончательный приговор для меня:

— Слишком стара. Ей по крайней мере двадцать пять.

Я пошла к тому месту за сценой, где раздевалась, чтобы взять свои вещи. Другие девушки болтали, одеваясь, но ни у кого не возникло желания сказать мне хоть слово. Сказанные продюсером слова начинали впиваться в меня, как колючки — слишком старая! Все они были гораздо моложе меня — семнадцать, восемнадцать — открытые, свеженькие и не потускневшие.

И тут мне вдруг пришел в голову простой вопрос: что я делаю в мире, который переросла?

Бродвей корчился в июльской жаре, но, тем не менее, я решила идти домой пешком. К тому времени, когда я добралась наконец до своей улицы, я выдохлась и истекала потом. Я заглянула в винный магазинчик, купила там бутылку холодного белого калифорнийского вина. Поднялась к себе в квартиру и стала пить. Примерно через час я набралась. Вино действовало лучше на пустой желудок, а я не ела с утра, потому что боялась — а вдруг мой живот чуть-чуть выпятится, когда я влезу в бикини.

Затем я уселась у окна и бессмысленно уставилась на плавящуюся под солнцем улицу. Что со мной? Что случилось со мной?

Зазвонил телефон, но я не ждала ничьих звонков и поэтому не пошевелилась. Однако телефон настойчиво звонил, и я в конце концов подняла трубку.

Звонила моя мать. В ее голосе я уловила знакомое мне железное самообладание и поняла, что случилось что-то.

— Джери-ли? Где ты была целый день? Я пыталась к тебе дозвониться.

Я разозлилась и в то же время испугалась чего-то.

— Ради Бога, мама, не надо! Я ходила искать работу. Что я еще могу делать, как ты думаешь? Железо в голосе возобладало надо всем.

— Твой отец... у него был сердечный припадок. Он умер по дороге в госпиталь.

Боль сковала сердце. Затем я смогла проговорить:

— Я немедленно еду домой, мама.

Казалось, что весь город пришел на его похороны. Многие магазины утром не открылись. Толпа в церкви просто не уместилась, выплеснувшись на улицы. Прощальные слова священника разносил громкоговоритель.

— Джон Рэндол был хорошим человеком. Он щедро отдавал соседям и свою жизнь, и свое благополучие. Многие из нас, сегодня здесь присутствующих, стали богаче благодаря его помощи и добрым советам — в прямом и переносном смысле. Нам будет не хватать его. И мы всегда будем помнить его.

Затем засыпанный цветами гроб вынесли и поставили на катафалк и повезли к кладбищу, где он и успокоился навеки.

Когда все соседи разошлись по домам, мы с мамой остались вдвоем.

— Позволь мне приготовить тебе чаю, — сказала я. Она кивнула.

— Он плохо себя чувствовал в то утро перед уходом на работу, — сказала она между крохотными глотками, которыми пила чай. — Я хотела, чтобы он остался и отдохнул. Но он сказал, что у него слишком много дел, намеченных на этот день. Его секретарь рассказывала, что он диктовал письмо и вдруг неожиданно упал на письменный стол. Она позвала на помощь немедленно, но никто уже ничего не мог сделать.

— Попытайся не думать об этом, — сказала я. Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Иногда мне казалось, что я давала ему недостаточно. Может быть, он хотел бы иметь своего собственного сына. Но он никогда ничего мне не говорил. Он знал, как я была занята вами двумя.

— Он любил тебя, — сказала я. — И он был счастлив.

— Надеюсь, — ответила она. — Мне было бы тяжело думать, что я хоть в чем-то обманула его, не дала ему то, чего он хотел.

— Все, что он хотел, — это ты, мама, — сказала я. Мы очень долго молчали. Наконец она сказала:

— Ты, конечно, понимаешь, что теперь придется изменить очень многое.

Без заработка отца нам придется сократить расходы.

Я ничего не сказала.

— Мне кажется, если бы ты вернулась жить домой, было бы лучше.

— А что я здесь буду делать, ма? — спросила я, — Здесь для меня нет работы.

— Но я больше не смогу высылать тебе сотню долларов в неделю.

— Это я понимаю, мама. Я обойдусь.

— Как? — спросила она.

— Я в самое ближайшее время получу работу, — сказала я. — И я почти закончила новую пьесу. Фэннон обещал мне, что он поставит ее.

— А если она провалится как та, предыдущая?

— Тогда я начну писать следующую, — сказала я. Она встала из кресла.

— Пожалуй, я поднимусь наверх и прилягу, — сказала она и медленно пошла к лестнице, но внезапно оглянулась и добавила:

— Ты, конечно, понимаешь, что в этом доме всегда есть для тебя комната — если дела пойдут не так, как надо.

— Да, мама. Спасибо.

Я смотрела, как она медленно поднимается по лестнице в свою комнату.

Она все еще была красивой женщиной. Ее прямые волосы оставались до сих пор черными, голову она держала высоко, спина прямая. И вдруг меня пронзило чувство восхищения этой женщиной. Если бы только я могла быть такой. Она всегда знала, что нужно делать, — во всяком случае, мне так казалось.

Моя нью-йоркская квартирка встретила меня духотой, жарой и пылью. Я распахнула окна. Даже при страшном шуме уличного движения с открытыми окнами стало лучше, чем в затхлой нежилой атмосфере, характерной для закрытых на долгое время комнат.

Я достала почту, набравшуюся за ту неделю, что меня не было дома. В основном — счета.

Лениво развернула свежий номер газеты «Новости о производстве фильмов». Просмотрела колонку приглашений на пробу. Ничего для меня не было, если судить трезво и здраво. Но тут мое внимание привлекло объявление:

Требуются!

Актрисы, модели, шоугерлс! Работа в ваше свободное время. Встречи с влиятельными людьми. Если вы ожидаете приглашения или съемок, если вам больше чем двадцать один год, если вы ростом не ниже чем пять футов пять дюймов, если у вас хорошая фигура и вы умеете поддерживать разговор, если вы можете уделить нам хотя бы четыре вечера в неделю, мы можем предложить вам работу, которая несомненно заинтересует вас.

Начальная оплата 165 долларов в неделю, включая оплату всех социальных страхований и взнос в фонд безработицы, а также бесплатное вечернее платье и чаевые. Оплата повышается после трех месяцев работы.

Полная занятость — сорок четыре часа в неделю.

Обращаться:

Клуб «При свете торшеров» 54 стрит от Парк Авеню с понедельника до пятницы на этой неделе между 2 и 5 часами дня.

Внимание!

Мы не ведем переговоров с девушками легкого поведения. Необходимо представить лицензии полицейского департамента и наркологического отделения.

Я прочитала объявление еще раз, медленно, и подумала, что, видимо, открывается еще один клуб. Единственные два, которые я знала, были «Плейбой» и «При свете газовой лампы». В моем финансовом положении сто шестьдесят пять в неделю звучало заманчиво, и, кроме того, юридически у них должно было быть все в порядке. Ведь они требовали справки от полицейского департамента и наркологического отделения. И часы работы мне подходили. У меня останется время, чтобы писать и продолжать искать работу в дневное время, если, конечно, появятся предложения.

Я посмотрела на часы — почти полдень и уже четверг. Объявление, таким образом, прождало меня почти целую неделю. И если я хочу хоть чего-нибудь добиться, нужно быстро двигаться. Приняв решение, я пошла в ванную комнату, вылила целую бутылку банной соли в ванну и пустила горячую воду.