Джери-Ли протянула Милстейну руку.

— Спасибо. Вы хороший человек, детектив Милстейн.

— Успеха вам и удачи. Надеюсь, что все образуется.

— Вы не один, кто на это надеется, — нас двое.

— Если вы будете когда-нибудь в этих краях, — позвоните.

Она не ответила.

— Вы же знаете, что еще очень молоды. Почему бы вам не найти симпатичного молодого человека и не выйти за него замуж?

— И зажить оседлой семейной жизнью и нарожать детей?

— В этом нет ничего гпдокого, — сказал он с некоторой обидой.

— Согласна, нет. Но не для меня.

— А что лучше — то, как вы живете? Из руки — прямо в рот? Как животное.

— Для полицейского вы очень странный тип, детектив Милстейн.

— Ничего не могу с собой поделать — какой есть. Я — типичный еврейский отец. У меня дочь, почти ваша ровесница, и я не могу избавиться от мысли, что и ее может подстеречь в жизни такая же гнусность.

Ее лицо вдруг осветилось ясной улыбкой, она поцеловала его в щеку и сказала:

— Не волнуйтесь. С ней этого не случится. Потому что у нее есть вы, ее отец.

Он положил руку ей на плечо.

— Позвольте все же дать вам немного денег.

— Спасибо, я справлюсь. У меня есть друзья. Все будет о'кей.

— Уверены?

— Уверена.

Со слезами на глазах она пошла к выходу на посадку. В дверях она остановилась и помахала ему рукой на прощанье.

Он помахал в ответ и подождал, пока она не скрылась в толпе. А потом долго еще сидел в своей машине за рулем, заведя мотор, но почему-то не двигаясь с места. Он думал. Ему было грустно, но как это объяснить — он не знал. Почему его так затронула судьба этой совершенно чужой ему девушки? И вообще, что заставляет девушек, вроде этой, растрачивать понапрасну свои жизни? Что произойдет с ней в дальнейшем? Скорее всего, он так никогда и не узнает этого. Она исчезла из его поля зрения навсегда, и вряд ли он когда-нибудь услышит о ней... Еще одна проигравшая в этом мире, полном проигравших.

Но он ошибся. Он все-таки услышал о ней снова. Произошло это через год, когда он уже почти забыл ее имя.

Письмо пришло из больницы «Кридмор» и было написано карандашом почерком школьницы.

Дорогой детектив Милстейн! Вы, возможно, не помните меня. Я — Джейн Рэндолф, девушка, которую вы отвозили в аэропорт в прошлом году. Вы были очень добры, и я всегда помнила об этом. Вы сказали, чтобы я позвонила вам. Вы помните? Я так и не была больше в Калифорнии, потому что у меня произошел нервный срыв. Я нахожусь в больнице уже почти шесть месяцев.

Сейчас мне лучше и я чувствую, что вполне уже могу заботиться о себе сама.

Врачи рассматривают возможность моей выписки. Мне бы очень помогло, если б вы были настолько добры, чтобы написать им письмо обо мне, и сказали, что вы считаете меня в полном порядке и что я не буду больше ни для кого представлять проблему. Если даже вы не напишите такого письма, я все пойму и все равно буду вам всегда благодарна за ту доброту ко мне, которую вы проявили, когда мы встретились с вами последний раз.

Ваш друг Джейн Рэндолф Милстейн подумал о жене, которая умерла пятнадцать лет тому назад, о дочери, студентке третьего курса университета штата Южная Каролина. В год смерти жены ей было пять лет, он ее вырастил, и теперь непонятным образом эта девушка, Джейн Рэндолф, напоминала ему именно о дочери, и возможно именно поэтому ее судьба так затрагивала его душу и сердце.

Он начал писать письмо, о котором она просила его, и вдруг остановился. Что он мог сказать? Он ее даже не знал толком. Он скомкал лист почтовой бумаги, бросил его в корзину, задумался. После долгих споров с самим собой он потянулся к телефону, снял трубку, набрал номер.

— Лейтенант Коллинз, — услышал он резкий голос в трубке.

— Дэн, как ты отнесешься к тому, что я хотел бы взять неделю из своего отпуска прямо сейчас? Мой друг оказался в больнице в Нью-Йорке.

Голос девицы в приемном покое был холоден, бесстрастен и категоричен:

— Посещение больных разрешается ежедневно только с пяти до семи часов.

— Простите, — сказал Милстейн, — я прилетел из Калифорнии этой ночью и не знал о ваших порядках.

— Кого вы желаете навестить?

— Джейн Рэндолф.

— Джейн Рэндолф, — повторила она совершенно бесстрастно. Потом заглянула в список, лежащий перед ней, и сказала:

— Если вы присядете в холле и подождете, я свяжусь с ее врачом, и мы посмотрим, что можно будет сделать.

— Благодарю вас, — сказал Милстейн и сел у окна, из которого можно было видеть разбросанные на поляне заснеженные деревья. Он попытался вспомнить, когда в последний раз видел снег, — и не смог.

В глубине души он вес еще удивлялся тому, что прилетел сюда.

Вспомнил, как отнеслась его дочь к решению лететь в Нью-Йорк: когда он сказал ей об этом, она некоторое время внимательно смотрела на него, так, словно видела собственного отца впервые, затем бросилась ему на шею и, обняв, со слезами на глазах воскликнула:

— Папочка, ты прекрасен! Ты просто замечательный!

— Скорее я старый дурак. Девушка, возможно, рассылала письма всем, кого она знает.

— Не имеет никакого значения, папа! — воскликнула Сюзан. — Она кричит о помощи, а ты решил ответить на ее призыв. Вот что главное!

— Что-то в ее письме зацепило меня, Я помню, какой испуганной она была, когда я ее встретил.

— Она была красивая?

— В известном смысле, да, как мне кажется. Возможно, под всем тем гримом, который ока накладывала на себя, на свое лицо...

— Она заинтересовала тебя, папа?

— Что ты хочешь сказать?

— Ты знаешь, папа.

— Почему всегда возникает в первую очередь вопрос о какой-то мужской заинтересованности? — воскликнул он возмущенно. — Перестань вести себя, как романтическая девица.

Она звонко рассмеялась и чмокнула его в щеку.

— В нашей семье не я романтическая девица, папа. А ты.

Он вспоминал дочь и смотрел на замерзший снежный покров за окном.

Может быть, дочь, в конечном итоге, была права. Ведь он здесь, в больнице.

К нему подошла сестра в белой униформе.

— Вы посетитель к Джейн Рэндолф? Он кивнул и поднялся на ноги.

— Будьте любезны пройти со мной, — сказала она. — Доктор Слоун хотел бы познакомиться с вами.

Молодой рыжебородый человек в белом коротком халате поднялся из-за стола ему навстречу и крепко пожал руку.

— Доктор Слоун, — представился он, — врач Джейн Рэндолф.

— Эл Милстейн.

Доктор повертел в руках незажженную трубку.

— Сестра из приемного отделения сообщила мне, что вы прилетели из Калифорнии.

Милстейн кивнул.

— Я надеюсь, что смогу повидать ее сегодня. Я, к сожалению, ничего не знал о часах посещений.

— Ничего, это преодолимо. Если говорить откровенно я рад, что вы приехали именно утром. Иначе я, возможно, не встретил бы вас. Вы ее родственник?

— Нет. Просто друг.

— А-а-а... И как долго вы были с нею знакомы?

— Если правду сказать, недолго. Всего несколько дней.

— Не понимаю. Вы знаете друг друга всего несколько дней, и тем не менее, за все время, что она находится здесь, она выбрала и написала только вам, только с вами она попыталась связаться.

— Вы знали, что она написала мне письмо?

— Именно мы подтолкнули ее написать. Мы надеялись, что таким путем нам удастся выйти на ее семью.

— Вы хотите сказать, что за полгода никто не пришел навестить ее — ни друзья, ни родственники?

— Именно так. Насколько нам известно, она совершенно одинока в этом мире. До тех пор, пока она не написала вам, у нас не было возможности выйти на контакт ни с кем, кого бы она знала.

— Господи!

— Поскольку вы приехали сюда, я могу сделать вывод, что вы хотели бы ей помочь. Поэтому первое, что я должен выяснить, — каковы были ваши отношения с ней?

— Боюсь, что я разочарую вас, доктор, и шокирую.

— Вы, видимо, не понимаете, мистер Милстейн. Моя профессия учит меня никогда не удивляться и, тем более, не быть шокированным ни при каких обстоятельствах. Я уже понял, что вы состояли в любовной связи.