Наступила тишина. Нарушил ее Илья Муромец, привстав с места и тихо, но грозно сказав:

— Так… Былинки хитроумные сочиняем… Подтексты да идейки в них вкладываем?

— Какие идейки? — возмутился Воха, быстро закинул гитару за спину, засунул в карманы парочку авокадо и навьючил торбу. — Меня всегда ругают, что в былинах идей нет! Я первый раз в жизни идею в былину запихал!

— И в последний, — задумчиво сказал Илья, извлекая из ножен меч.

Воха торопливо зашагал от скатерти-самобранки, а удерживаемый спутниками Муромец орал ему вслед:

— Интеллигенция! Вишь, беды нам пророчишь, молокосос! А сам сало за пределы Киева вывозишь! Подрываешь экономическую мощь страны!

— Что ты так разъярился? — поинтересовался удивленный Иван, когда боян скрылся из поля зрения, а Илья немного поутих.

— Суеверный я, — смущенно признался Муромец. — Не люблю, когда беду накликают… Как там он пел-то? Илюша с той поры ушел в запой… Ох боюсь…

— Так ты не пей — и не сбудутся предсказания черные! — радостно заявил Смолянин. — Делов-то!

— Не пить? — изумился Илья и добавил неуверенно: — Что ж, может, это и выход…

Дальнейший путь протекал в тягостном молчании. Былина Вохина произвела на друзей впечатление неизгладимое. Алеша время от времени чесал затылок. Иван хмурился, а Илья повторял: «Я не пью. Я не пью. Я пью, но мало. Много, но не я».

Дорога тем временем вела богатырей по местам живописным, сердцу ласковым. Ох, Русь, Русь! Кто тебя выдумал, раскрасавицу! Дай ответ! Не даешь ответа… Только тянутся вдоль дорог овсы высокие, березки белокурые да рощицы светлые, бамбуковые… И вольно дышится на родной стороне, и сердце покоем наливается, и петь хочется, да нет песни такой, что тебя достойна…

— Богатыри! — раздался вдруг девичий голос. — Богатыри! Заступнички!

— Начинается, — прошептал Илья, бледнея. — Девица! Сечь не будем, лучше сразу убьем!

А к друзьям на лихом коне меж тем приблизилась девица-краса, уже знакомая читателю памятливому и ожидаемая читателем догадливым.

— Алена! — ахнул Иван. — Предательница!

— Не виноватая я! — вскрикнула Алена, гарцуя перед богатырями. — Он сам пришел!

— Кто?

— Гапон! Пришел и говорит: давай, Алена, продадим Русь-матушку! Я кочергу схватила, а он, лукавец, тряпку, сонным зельем напитанную, мне в рот сунул! Я и не устояла…

— Врешь! — воскликнул Иван-дурак. — Сам видел, ты с Гапоном вместе на поле брани была, к лошади привязанная!

Алена от возмущения на миг потеряла дар речи.

— Так ведь привязанная! Пленница я была, а…

— Пленница? Не знаю. Может, это маскировка хитрая, чтоб глаза нам отвести?

— Ты дурак? — обреченно спросила Алена.

— Да!

— Так значит обязан быть смекалистым!

Иван кивнул и неохотно признался:

— Обязан-то обязан, но один раз любой ошибиться должен. Лучше уж я сейчас ошибусь, чем в схватке с Кащеем. Ребята, кто за то, чтобы считать Алену предательницей?

Илья и Алеша подняли руки.

— Кто воздержался?

Мудрец с толмачом, переглянувшись, проголосовали.

— Кто против? — Иван со вздохом поднял руку и изрек: — Принято большинством голосов. — Что ж, я не смею спорить. Вяжи ее, мужики!

— Ой дурак! — завопила Алена, вынимая из-под подола кочергу. — Ну попробуйте, возьмите!

И завязался лютый бой. Куда там печенегам да половцам! Земля дрожала от ударов кочерги и богатырских оплеух. Но вновь смекалка Алеши, находчивость Ивана, силушка Ильи и реплики Кубатая одержали верх.

Алена была связана, стащена с коня и уложена на дорогу. Друзья сели рядом и стали грустно считать потери.

Из потерь были в наличии: выбитый у Ильи зуб, слегка погнутый меч-кладенец и прикушенный мудрецом язык. Хитрый Попович, как всегда, вышел сухим из воды.

— Что делать с ней будем? — вопросил Илья, грустно глядя на Алену.

— Юбьем, — кровожадно, но косноязычно предложил Кубатай. — Язик я изя нее куснул.

— Не беда, заживет, — похлопал мудреца по плечу Алеша. — Что, Илья, казним Алену?

— Люба она мне, — вздохнул Илья. — Люба… Алена, пойдешь за меня?

Алена хранила гордое молчание.

— Есть в Киев-граде старый пруд, — задумчиво произнес Иван. — Каштаны там цветут. Бамбуки там цветут. И тут…

— Предлагаешь чего? — полюбопытствовал Алеша.

— Сорвать пару бамбучин да и высечь девку!

— Ты что, предсказание забыл? — возмутился Илья.

— А каков у нас выбор? Либо убить, либо высечь. Решай!

Илья схватился за голову. Выбор давался ему нелегко.

— Плюнь на суеверия! — обретая прежнюю сноровку, воскликнул Кубатай. — Я тоже за розги! Сперва погорячился, теперь самому стыдно. Высечем, да и дело с концом!

Со вздохом поднявшись, Илья побрел к бамбуковой рощице. Отломил пару крепких бамбучин, вернулся к друзьям и с надеждой спросил:

— Может, сказать чего хочешь, Алена?

— Не ради тебя, суеверного, не ради друзей твоих жестокосердных! — гордо тряся головой, заявила Алена. — Ради Руси! Скажу! Гапон у Кащея советником стал! Науськивает его на Русь войной идти! Побейте Кащея, герои!

— За предупреждение — спасибо, — рассудил Илья. — За патриотизм, пусть и запоздалый, будем сечь, не снимая юбки.

Он помотал в воздухе бамбуковой хворостиной.

— Может, не надо? — робко спросила Алена.

— Надо, Алена, надо, — со вздохом ответил Илья. — Бери розгу, Алеша…

— А? — промолвила Алена при первом ударе. — А… А. А! А-а-а!!!

Работа спорилась. Иван-дурак громко отсчитывал удары, два богатыря секли пленницу, Кубатай рассказывал всем присутствующим историю телесных наказаний от первобытного общества и до наших, просвещенных, дней. Толмач Смолянин пугливо прикрывался рукой, нервно прихихикивая при каждом ударе.

— Тридцать три! — воскликнул наконец Иван. — Довольно, друзья!

Алеша, уже занесший хворостину для очередного удара, галантно приподнял Алену с земли и сказал:

— Миледи, мы сожалеем, что причинили вам некоторые неудобства.

— Какая я тебе, козел, миледи! — воскликнула со слезами Алена. — Видеть вас не хочу! Залезу на дуб, как папенька, да и помру там!

— От чего помрешь-то? — жалостливо спросил Смолянин. — Ты ж свистеть не умеешь, богатыри тебя не обидят.

— От голода! — отрезала Алена и направилась к ближайшему дубу.

Друзья долго смотрели ей вслед. Потом Кубатай нарушил молчание:

— Делу время, потехе — час. В путь?

— В путь… — вяло откликнулись богатыри.

Минут десять шли молча. Только Илья вздыхал да оглядывался назад. Потом спросил:

— Иван, скажи, но ведь у нас не было другого выхода? Или высечь Алену, или казнить. Так?

— В общем, да, — сказал Иван. — Правда… Ну, это не по-богатырски.

— Чего не по-богатырски?

— Можно еще было поверить Алене да и отпустить с миром, — признался Иван. — Но это бы весь драматизм напрочь убило.

— Иван! — вскричал Илья. — Дай-ка самобраночку!

— Зачем? — заподозрил неладное дурак.

— Ты дай…

Получив самобранку, Илья остановился.

— Вам она уж не понадобится, недолго идти осталось. А мне все ж полегче.

— Чего полегче?

— На дубу с Аленой сидеть, — грустно признался Илья. — Будем с ней на брудершафт пить. Для примирения.

— Дезертир! — ахнул Алеша.

— Но-но! — возмутился Илья. — Сердцу не прикажешь! Наказали мы Алену, но не могу я ее так просто на дубу бросить. Залезу рядышком, расстелю самобраночку да и займусь перевоспитанием. Удачи вам, други!

И, не оборачиваясь боле, двинулся он обратно.

— Ну и дела, — растерянно сказал Алеша. — Вот как повернулось…

Следующим препятствием на пути к замку Кащееву стал лес дремучий, вековой. Как из-под земли вырос он перед нашими путниками. И хоть не видно было окрест ничего подозрительного, каждому не по себе стало.

— Кубатай, — обратился Иван к кавказцу, — может быть… это… — Тут он вспомнил князевы речи мудреные. — Мы пойдем другим путем?