«Как же ее применить, шкурку бестолковую?» — подумал Иван. Ничего не придумал и в сердцах запустил в Кащея банановой кожурой.

— Черт побери! — только и успел крикнуть Кащей, оскальзываясь на шкурке и грузно падая на пол.

— Черт побери, черт побери! — радостно завопил Иван, подбегая к Кащею и рубя поверженного врага в капусту.^{70}

— Погодь, Иван, я руку сломал! — взмолился Кащей. Но было уже поздно. Могучими ударами богатырь разобрал Кащея на шесть основных кусков, после чего остановился, решая, что же делать дальше.

Из обрубков Кащея шел дым. Они шевелились и явно норовили сползтись друг к другу. Что же делать? Что?

Иван торопливо схватил жирную волосатую ногу с давно не стриженными грязными ногтями и потащил ее к цепям. Нога сопротивлялась, но в одиночку сил у нее явно не хватало. Заковав левую ногу, Иван вернулся за правой. Потом и туловище обмотал цепью, затем руки и голову. Проверил надежность оков, вздохнул и присел понаблюдать за результатом.

С треском и грохотом Кащеевы конечности приросли к туловищу. Затем голова, мучительно изгибая шею, дотянулась до тела, приросла и жалобно крикнула:

— Что же ты наделал, дурак? Как ты ноги поставил?

Иван покосился на ноги. Мало того, что те неестественно вытянулись, доставая до туловища, они еще и приросли неправильно: левая нога вместо правой, а правая — вместо левой. Руки же росли со спины. Полуметровой длины шея довершала картину, делая Кащея похожим на паука.

— Прикольщик я, Кащеюшка, — ласково сказал Иван. — Не обессудь. Так оно получилось.

Кащей подергался-подергался, но цепи оказались прочными. Иван тем временем оглядывал изобилие пыточных инструментов.

— Кащей! Для чего сия штуковинка?

— Для подстригания левого уса, — грустно ответил Кащей. — Древняя восточная пытка.

— Жаль, без усов ты у нас… А эта фиговинка?

— Для вырывания волос путем возвратно-поступательных движений с увеличивающейся амплитудой.

— Мудрец… Почти как Кубатай. Только что ж ты лысый? А эта финтифлюшка зачем?

— Ребра перекусывать и мелкими кусочками через ухо вытаскивать.

— О! Это пойдет, — оживился Иван.

— Пожалуйста, — вяло согласился Кащей. — Только учти: пытки нечисть не страшат, а убить меня никак не возможно.

Плюнув в сердцах, Иван бросил пыточные причиндалы и побрел из комнаты, оставив Кащея дергаться в цепях.

— Вначале пленников спасу, — решил Иван. — А там видно будет.

В обширных Кащеевых застенках, сырых и мрачных, плохо проветриваемых, Иван понял, что работа предстоит немалая. Но какой же богатырь работы боится? Поплевал Иван на руки, высморкался под ноги и побрел вдоль железных клеток, отпирая одну за другой и ведя инвентаризацию.

— Ты кто?

— Федя-богатырь.

— Выходь. Ты кто?

— Вася, — простонал следующий узник, царапая что-то обломком меча на стенах темницы. — Подожди, допишу…

— «Здесь был Ва…» — прочел пораженный Иван, захлопнул дверь клетки и сказал: — Здесь он и остался. А ты кто?

— Филиппок! — радостно крикнул седой взлохмаченный старик, выползая из своего узилища.

— До чего тяга к знаниям доводит, а? — поцокал языком Иван, дал заливисто смеющемуся старичку завалявшийся за пазухой банан и продолжил осмотр. — Ты кто? А где ты?

Камера была пуста. Лишь под койкой Иван обнаружил глубокую дыру, из которой слышался шум моря.

— Там Эдмон какой-то срок тянул, — сообщил Ивану очередной узник, горячо обнимая спасителя. — Прокопал дыру вязальной спицей да и убег.

— Молодец! — восхитился Иван, на радостях даже забыв поинтересоваться именем словоохотливого узника. Лишь когда тот быстренько выбежал из застенков, Иван обнаружил, что пропал кошелек с остатками небогатых Василисиных командировочных. Но такие мелочи богатыря не смущали. Еще одна камера пустовала, лишь на кровати лежал мельничный жернов с надписью: «Здесь после долгих страданий разорвалось сердце узника…» Иван вытер слезу и пошел дальше.

— Ты кто?

— Иван-царевич, — робко отозвался небритый парень в волчьей шубе на голое плечо.

— Выходи, тезка! — обрадовался Иван. — А ты кто?

— Иван — боярин сын.

— И ты, друг, выходи. А ты кто?

— Иван — крестьянский сын.

— Проваливай, лодырь! Нечего казенные хлеба проедать! Ты кто?

— Иван-дурак, — радостно улыбаясь, сообщил перемазанный в золе, черный как смоль молодец.

Иван захлопнул дверь камеры, подпер для надежности булавой и пошел дальше, бормоча про себя: «Одного достаточно…» В течение пяти минут он освободил: Ивана-коровьего сына, Ивашку, Иванко, Фэт-Фрумоса, Сослана, Кобланды-батыра, Корвина и Манаса^{71}.

Слегка смущенный таким изобилием, Иван осторожно открыл дверь следующей темницы. По ней бродил восточного вида юноша в тюрбане, развевающихся штанах и белой рубашке. Время от времени юноша подпрыгивал и толкал ладонями потолок.

— Ты кто? — ошалел Иван. Но в этот миг в потолке вывалилась плита, звонко расколовшаяся о тюрбан незнакомца, и тот его вопроса не услышал. Подпрыгнул и скрылся в открывшейся в потолке дыре.

— Не иначе принц персидский, — рассудил Иван и сел передохнуть.^{72} От впечатлений гудело в голове. А так было тихо, узники уже смылись, лишь в подпертой булавой камере бесился самозванец.

— Ладно, кончаем осмотр, — решил Иван-дурак и направился к последней двери, приговаривая: — Темницы рухнут, и свобода вас встретит радостно у входа, и братья ключ вам отдадут… Хотя какой ключ, темницы-то уже рухнули… Эй, кто здесь сидит?

Последняя камера разительно отличалась от остальных. Здесь было чисто и уютно, на стене висело блюдечко, по которому каталось наливное яблочко, создавая изображение голых девок, купающихся в пруду. На застеленной шелковыми простынками кровати сидел поп Гапон и жрал бананы.

— Вот ты где, гад! — заорал Иван, выхватывая кладенец. — Предатель! Россию, мать твою, продал! А ну отдай банан!

Вырвав изо рта Гапона недожеванный банан, Иван нервно съел его и сообщил:

— Ну все. Готовься к смерти. «Отче наш» прочти или что там полагается, покайся как следует…

— Иван, Иван, успокойся, — затараторил Гапон. — Я ж и сам пленник горемычный, Кащеем в застенки посаженный.

— Видали мы таких пленников! — мрачно возразил Иван. — Блюдечко цветное в камере, бананы свежие… дай еще один!.. простынки чистые. Убью!

— Иван, отпусти душу на покаяние, — пустил слезу Гапон. — Не марай светлый праздник победы над Кащеем моей кровью грязной!

— Не паясничай! — оборвал его Иван. — За что в немилость Кащееву попал? Говори!

Гапон вздохнул, встал на колени и прошептал:

— Честность меня подвела. Был я у Кащея в советничках, неплохой оклад имел, раз в квартал премиальные обещаны были. Да вздумал на днях Кащей дать мне на прочтение свои былинки юмористические, боянов да богатырей высмеивающие. Прочитал я их да и скривился. Чушь собачья! И дернул меня нечистый записать в дневничке для памяти: «Кащей — парень хороший, но пишет всякое говно. Надо сказать ему об этом, но помягче, поделикатнее…»^{73}

— Ну? — заинтересовался Иван. — Что, не сумел сминдальничать?

— Кащей, падла, шмон устроил! — теряя всю интеллигентность, завопил Гапон. — Мой личный дневник прочел! Вот и посадил в камеру!

— Смягчающих обстоятельств не нахожу, — заявил Иван, поигрывая кладенцом. — Быть по-моему. Рубить тебе голову хитрую…

— Не губи, Иван! — так и затрясся Гапон. — Я тебе тайну Кащея открою! Где он сережки Василисины прячет да где смерть его!

— А ты откуда знаешь? — поразился Иван, пряча меч.

— Да как-то дневник Кащея под руку подвернулся… — смутился Гапон. Иван погрузился в раздумья. Наконец изрек:

— Значит, так. Ты не предатель, ты хуже. Ты Гапон. Убивать не буду, коли тайны великие откроешь. Но и назад в Киев дороги тебе нет. Убирайся, Гапон, с Руси к половцам.