— А причем тут моя дочь? — ее вопрос становится для меня полной неожиданностью.

— Как причем? Взрослая она у тебя, ты ее один воспитывал, женщин в дом не водил, если я тебя правильно поняла, Кира, получается, первой будет. Вот я и спрашиваю, как дочь твоя отнесется и как вы ей это объяснять будете?

— Саша действительно взрослая и моя личная жизнь ее уже никак не касается, отнесется она нормально, как и положено.

— А если нет? Рассорятся с Кирой, с тобой опять же.

— При всем уважении, Антонина Павловна, вы совершенно не знаете мою дочь.

— Ты настолько в ней уверен?

— Конечно, я же ее воспитал.

И я ничуть не лукавлю, в том, что с Сашей проблем у меня не будет, я даже не сомневаюсь.

— Хорошо, — она кивает, — это в принципе все, что я хотела услышать.

— Раз уж у нас с вами зашел серьезный разговор, я бы тоже хотел обсудить один момент, — решаю воспользоваться ситуацией.

— Какой? — Антонина Павловна удивленно хмурится.

— Кира обмолвилась, что вам необходима операция.

— Господи, — женщина вздыхает, — все никак не уймется. Нормально все с моим коленом, Кира вбила себе в голову, что непременно должна оплатить мне эту операцию и никак угомонится, — сетует возмущенно.

— Это я уже понял, — улыбаюсь ее реакции, — и я знаю, как сделать так, чтобы она раз и навсегда перестала об этом думать.

— Это как же?

— Я оплачу операцию, — пожимаю плечами.

— Щас, еще не хватало, — она поднимается со своего стульчика, складывает его и ставит к стенке, — все, Володя, пойдем спать.

В принципе мне понятно, в кого Кира пошла своим характером.

— Послушайте, Антонина Павловна, — поднимаюсь вслед за женщиной, она останавливается у двери, — давайте серьезно, Кира не успокоится, а я могу и хочу помочь, она отказывается и продолжит это делать, но вы-то взрослее и мудрее, для меня это не большие деньги, давайте сразу договоримся, ни вы ни Кира мне ничего взамен не должны. Будем считать, что это своего рода подкуп, — на последних словах я сам срываюсь на смех.

За спиной, очевидно, из курятника, мне неожиданно вторит петух.

— Не рановато он?

— Ой, — она машет рукой, — он у меня дурной, — берется за дверную ручку.

— Дайте угадаю, старый, впавший в маразм и страдающий деменцией?

— Да нет, молодой, просто умственно отсталый по рождению, — она ожидаемо подхватывает шутку.

— Так может на суп его? — усмехаюсь.

— Может, но у меня другого пока что нет, — она входит в дом, я иду следом, — иди, Владимир Степаныч спать, а на счет твоего предложения я подумаю.

Просыпаюсь от ужасной, просто нестерпимой духоты. Вся взмокшая, скидываю с себя одеяло и судорожно хватая ртом воздух, сползаю с кровати и направляюсь к окну. Толком не успев продрать глаза, распахиваю настежь окна, одновременно стараясь втянуть в легкие побольше свежего прохладного воздуха.

Мне требуется не меньше минуты, чтобы хоть немного прийти в себя и сбросить оковы окутавшего меня, удушающего жара.

Все еще полыхая от разгоревшегося внутри пламени, я открываю глаза и морщусь от слишком яркого света. Несмотря на низкую температуру снаружи, тучи к моменту моего пробуждения успели рассеяться, а небо проясниться.

Лучи осеннего солнца неприятно раздражают еще не привыкшую к свету, слишком чувствительную слизистую.

Подышав немного, уже собираюсь закрыть окна, как вдруг обращаю внимание на доносящиеся со двора звуки.

Тук. Тук. Тук.

Каждый удар больно бьет по затылку.

Высовываюсь из окна, вытягиваю шею и тут же проклинаю свое любопытство, зависнув на ловко орудующем топором Богомолове.

Холодный ветер, зашумев в ушах и ударив в лицо, немного приводит меня в чувства, заставляя выйти из короткого ступора, однако, даже ежась от холода, я никак не могу отвести взгляд от широкой, скрытой одной лишь футболкой спины.

В отличие от меня, Владимир Степанович, кажется, совсем не чувствует утренней осенней прохлады.

Точно ощутив на себе мой пристальный взгляд, мужчина вдруг останавливается и, оторвавшись от своего занятия, неожиданно оборачивается. Наши взгляды на мгновение встречаются, но тотчас опомнившись, я, как ошпаренная, отпрыгиваю от окна, тем самым пряча голову в песок.

Память услужливо напоминает мне о событиях вчерашнего вечера. Фантомные ощущения касаются обветренных губ и по телу прокатывается легкая дрожь.

Мамочки!

Я бессознательно прикладываю пальцы к губам, не веря в то, что все это происходило в реальности и поцелуй вовсе не является плодом моей разыгравшейся фантазии. Вчера мне удалось ускользнуть после случившегося, Богомолов не пытался меня удержать, позволил сбежать.

А я потом еще долго не могла прийти в себя. Вернувшись на кухню, помогла бабушке, при этом практически не проронив ни слова и стыдясь смотреть ей в глаза. Мне все казалось, что стоит нам только встретиться взглядами, как бабуля сразу все поймет. Впрочем, у нее и без того сложилось неправильное впечатление.

Черт.

Я что, правда, его целовала? Я же трезвая была! Ну почти. И как бы мне ни хотелось свалить вину на бабулину фирменную наливку из смородины, а снять с себя ответственность у меня никак не получалось. Даже в собственной голове. Потому что наливка слабенькая, выпила я не много, да и дело вообще не в ней.

Как только мы с бабушкой закончили, я тут же рванула к себе, буквально сгорая от стыда и желая поскорее ото всех спрятаться. Бросилась на кровать и укрылась с головой в наивной надежде провалиться в сон, но ничего не вышло. Полночи ворочалась, одолеваемая противоричивыми мыслями и беспощадным чувством вины, а еще задаваясь вопросом: что мне теперь делать?

Уснула ближе к утру, но даже во сне не получила желанного покоя. Мне снились сны, главным героем которых был не кто иной, как Богомолов. И сны эти были отнюдь не невинные.

Как, скажите, не умереть от стыда в подобных условиях?

Я бесстыдно целовала своего начальника, отца своей единственной подруги! Целовала, наслаждаясь процессом и не желая, чтобы он прекращался, ни наяву ни во сне.

А теперь мне хочется просто провалиться сквозь землю, раствориться в пространстве, чтобы не встречаться с последствиями свой слабости.

Несколько секунд я даже всерьез думаю не выходить из комнаты, но в итоге решаю, что попытки спрятаться проблему не решат. Я, конечно, могу скрываться тут все выходные, но на работу-то выходить в понедельник все равно придется.

Встреча с Богомоловым, увы, неизбежна.

Собравшись с силами, переодеваюсь в свой домашний костюм и иду в ванную.

Прохладная вода и вкус зубной пасты немного успокаивают мое разогнавшееся сердцебиение.

В доме стоит абсолютная тишина, бабушку внутри я не нахожу. Немного помедлив, направляюсь ко входной двери и сунув ноги в тапки, выхожу на крыльцо. Переминаюсь с ноги на ногу, не решаясь ступить за его пределы.

— Да иди уже, — приказываю самой себе вслух.

Преодолеваю две невысокие ступеньки, обхожу дом и лицом к лицу встречаюсь с Богомоловым.

Он словно ждал меня, честное слово.

— Доброе утро, — произношу робко и тут же отвожу взгляд.

— Доброе.

— А где бабушка? — делаю вид, что осматриваюсь, лишь бы на него не смотреть.

— Пошла к какой-то Люде за свежим молоком, если я правильно понял.

— Ясно.

Я по-прежнему на него не смотрю, только боковым зрением улавливаю, как он откладывает топор и направляется ко мне. Хочу сделать шаг, но ноги как будто врастают в землю. Я оказываюсь в его объятиях прежде, чем мозг успевает осознать последствия и хоть как-то среагировать. А может я просто не хочу реагировать и сама себе в этом боюсь признаться? Эта мысль приходит ко мне ровно в тот момент, когда губы Богомолова соединяются с моими и, обреченно выдохнув, я отвечаю на поцелуй. Знаю, что нельзя так, понимаю, что нужно оттолкнуть, сказать, что все это неправильно и нам надо остановиться, но всех доводов совести оказывается недостаточно для того, чтобы прекратить это безумие и подавить это непреодолимое влечение.