Он взял стакан и допил воду. Зубы заломило от ледяной воды.

Она заснула, а он перебрался в кресло, что стояло в углу. Сел и прикрыл глаза. Собственное самочувствие оставляло желать лучшего.

Одна надежда, что швы не разойдутся.

Эва хотела застонать от боли и неприятных ощущений, сковавших всё тело как паутиной, а лучше сказать, сеткой-рабицей. А ещё лучше — колючей проволокой. Но подавила собственный стон, вспомнив события предшествующие сну. Прислушалась, не открывая глаз.

Точно! Тут!

До слуха донеслось его ровное дыхание. С некоторой долей обречённости она подумала, что всё возвращается на круги своя.

Это они уже проходили…

Он уже сидел вот так в кресле «охраняя» её сон.

Но, хвала Господу, сейчас она не в больнице.

Она открыла глаза, пошевелилась, выбираясь из вороха одеяла и покрывала вместе взятых. Судя по сумрачному свету, льющемуся из окна, уже смеркалось. И проспала она довольно много времени. Но это был сон без сна, как одно мгновение, а самочувствие стало ещё хуже: голова раскалывалась от боли, а тело ломило.

Стараясь не шуметь и шуршать как можно меньше, она приподнялась и подтянула подушку повыше.

Она хотела посмотреть на него. Рассмотреть, как следует, пока он спит. Во всяком случае, она решила, что он спит. Очень похоже на то. Глаза его были закрыты, и сидел он в кресле, точно так, как и в прошлый раз. Сколько времени прошло, а она до сих пор помнила все подробности их истории. Их собственной истории.

Грудь его равномерно вздымалась и опускалась. Лицо было безмятежно спокойно. И брюки на нём, оказывается, тоже серые. Как пальто. Чуть темнее. Такого благородного красивого цвета. И чёрный свитер… Под горло. Правая рука прижата к груди. Левая расслаблена, лежит на подлокотнике кресла. Запястье крепко обхватывает браслет часов… Он постригся короче. Да, определённо, волосы его были пострижены короче, чем она помнила. Но лицо кажется бледным. Очень бледным и усталым.

Она медленно обшарила его взглядом. Всё это было знакомо. Ни капельки не забыто — собственное ощущение рядом с ним. Кажется, что связь их стала крепче. Намного сильнее. Она просто смотрела на него, тихо и еле слышно признаваясь себе в желании быть рядом с ним. Только с ним. И одновременно зная, что эта безмятежность спадёт, как только он откроет глаза. Это спокойствие исчезнет, пропадёт. А сейчас можно посмотреть на него. Тронуть взглядом каждую чёрточку родного лица.

Сейчас спящий, он казался таким далёким. И в то же время близким…

Усталое лицо… Измождённое спокойствие… Он тоже нервничал… Наверное нервничал… Наверное…

Рядом с ним совсем тепло. Рядом с ним можно погреться. И нет ни капли раздражения. Только удовольствие. Одно удовольствие. Почти физическое. И спокойствие… Как бы то ни было, душа была спокойна. И в самом дальнем её уголочке она готова была простить его. Дождаться и простить.

Не хотелось, чтобы он просыпался. Не хотелось, потому что это будет уже совсем другая история. Не продолжение. Уже другая…

В первые минуты после сна разум чист. Его ещё не захлестнуло ложным восприятием. Внутри всё упорядочено и выстроено. Она не хотела думать. Совсем не хотела. В затуманенном сознании крутилось множество вопросов. И почти все без ответов. Но и получить их она не была готова.

Не знаешь, что от него ожидать.

Не хочется слышать, что не любил, а потом полюбил.

Не хочется слышать, что не любил, даже если сейчас любит до смерти.

Невозможно слышать, что не была нужна тогда, а сейчас вдруг стала необходима как воздух.

И чрезвычайно больно понимать, что всё это только из-за ребёнка…

Его слова, брошенные в гневе… О детях… О любви… Она вмиг впитала их в себя. Они так были нужны. Как лекарство. От болезни. От её одиночества и страданий. Микстура от страха и боязни. А с ним можно ничего не бояться. Уже всё равно. Он подумает обо всём. Ничего не забудет и всё решит. Так нужно сейчас… И так необходимо положиться на него… Переложить на его плечи хоть часть ответственности. Вцепиться в него, как тогда в ванной, зная, что подхватит, если упадёшь. В конце концов он должен. Он просто должен, потому что это его ребёнок.

Сонная дымка у неё в голове совсем рассеялась.

Нужно что-то решить сейчас, потому что когда он откроет глаза, уже будет поздно. Уже начнётся новая история, а сейчас нужно что-то решить для себя.

Горестно понимать, что любишь всем сердцем, но уже не поделишься. Уже не откроешься и не дашь частичку себя.

Ещё хуже осознавать, что это сильнее тебя, и ты готова поверить во всю ту чушь, что он наговорит в своё оправдание. Ты привязана, а он манипулирует тобой, как марионеткой. Он может и не знать этого, но он манипулирует, потому что твоя любовь это позволяет.

Ты зависима и предвзята.

Настолько, что считаешь его вздохи, когда он мирно спит в кресле, в другом конце комнаты…

Настолько, что готова наплевать на всё, что он сделал с тобой. Готова соскочить с кровати и броситься к нему. Забраться на колени, зарыться руками в волосы, прижаться всем телом, повиснуть на шее… Чтобы он обнял до хруста и ты долго жаловалась ему, как тебе плохо. А он бы слушал, поглаживая по спине, говоря редкие фразы утешения, но их достаточно. Главное всё высказать ему. Потому что он тоже должен знать об этом. Он просто должен, потому что он отец ребёнка…

— Ты не спишь… — ровно сказал он, не открывая глаз, чуть хриплым голосом. Не резко, но она вздрогнула.

— Откуда ты знаешь? — сипло спросила. Первые слова после долгого молчания почти как шёпот.

— Слышу, как ты вздыхаешь… — он открыл глаза.

Не похоже, что он спал. Взгляд был ясным и осознанным.

Эва подтянула подушку ещё выше и села на кровати, подтянув колени. Каждое движение отзывалось в голове тупой болью.

— Я погорячился, — сказал он, только на лице его не было написано ни капельки вины.

— Погорячился, — повторила она, фыркнув. Отвернулась от него.

Он встал. Медленно, словно движения давались ему с трудом. Присел на кровать рядом с ней.

— Прости.

— Ты чуть не убил меня.

— Неправда, — сказал он спокойно и почти безучастно.

— Теперь буду знать, с кем связалась на самом деле, — она прищурено посмотрела ему в глаза.

— Ты и так это прекрасно знаешь. Ты всё знаешь, Эва.

— Ну и куда же мы поедем? — попыталась придать своему голосу естественность, но ситуация была далека от этого. Внутреннее напряжение не давало даже спокойно вздохнуть.

— В Лас-Вегас.

— Куда-а? — протянула она удивлённо.

Спрашивая, совершенно справедливо ожидала ответ «в Майами», но никак не «в Лас-Вегас». — Зачем?

— На свадьбу.

— На какую свадьбу?

— На твою.

— Стоит ли мне задуматься кто жених? — с лёгкой иронией спросила она, не зная, куда деться от его взгляда.

— Не стоит, — отвечал он лениво. Не нервничая и не повышая голоса. Его самоуверенность и спокойствие разозлило.

— И почему я не удивляюсь, Ян? Почему? Ты даже предложение нормально сделать не можешь, — бесхитростно упрекнула она. — Ты невозможный!

— Теперь в этом нет никакого смысла. И я тебя не спрашиваю. Я просто говорю, что мы поженимся и всё, — он переменил положение. Чуть откинулся назад, оперевшись на руку.

Она что-то хотела сказать, но не стала. Это было явно написано на лице. Блеснуло в глазах, но она подавила это и равнодушно отвернулась. Снова, уставилась в сторону, разглядывая знакомую обстановку спальни. Что угодно, только бы мыслями быть подальше от него. Как-то всё снова накатило. Перевернулось. Заколотилось. До мурашек снаружи и до дрожи внутри.

— Эва, я приехал бы всё равно. Не будь ты беременна, я всё равно бы приехал. Но вряд ли бы стал распинаться в предложениях и тогда. Я просто не умею этого. Упёр бы тебя туда, куда и собираюсь.

Она проклинала себя за свою слабость и чувствительность. Самые безобидные слова вызвали слёзы. Вот сейчас предательская слезинка скатилась по щеке. Она зажмурилась. Но не стёрла. Он стёр. Смахнул её со щеки, склонившись к ней.