— Ты тоже? — спросил Ян, прослушав поучительную лекцию о душах творческих людей.

— Что я?

— У тебя тоже скверный характер?

— Да, — она усердно закивала, — у меня тоже.

— Но если ты не будешь стремиться, ты можешь не достигнуть той самой высоты.

— Ян, о какой высоте ты говоришь? — скептически спросила она и сама ответила на свой вопрос. — Времена Леонардо да Винчи и Рафаэля давно прошли. Сейчас современная живопись — это совсем другое. Это такой же источник материальной выгоды. Да и я работаю в дизайнерской студии, и свои картины пишу на стенах.

— И то, верно. Да, и про твой скверный характер тоже. Я сегодня убедился в этом, — с усмешкой сказал он, обрисовывая указательным пальцем линию её подбородка.

— На самом деле, — смутившись, начала она, — я не привыкла быть в отношениях. Я не умею в них быть, если можно так сказать. Я забываю про многие вещи, например, вовремя позвонить или что-то сделать, но не потому что мне всё равно. Просто я забываю, что я должна. Я не привыкла быть должна. Но я уже почти исправилась, правда? — с надеждой и ангельской улыбкой спросила Эва.

— Да, почти, — поддел он её. — Но только попробуй забыть позвонить мне завтра, когда нужно.

— Нет, теперь уж я точно не забуду.

— Пойдём, уже совсем прохладно, — Ян встал и поднял её. Поправив на ней халат, он туже затянул пояс.

— С тобой мне тепло, — Эва поправила ещё влажные волосы.

— Иди сюда, я тебя погрею, — она привстала на носочки, и он приподнял её, прижав к себе.

— Я хочу задать тебе традиционный вопрос, который задают при прощании, — скромно начала Эва, повиснув у него на шее.

— Ты хочешь спросить, буду ли я скучать по тебе?

— Да, — кивнула она и быстро поцеловала его.

— А как ты сама думаешь?

— Не отвечай вопросом на вопрос. Не люблю эту твою манеру. Хотя у меня есть предположение, что будешь, — самодовольно изрекла она, погладив его по спине.

— У тебя совершенно правильное предположение, Эви. Оно совершенно правильное, — согласился он. — А теперь может, мы пойдём домой… в спальню… в кровать… Сколько тебя можно уговаривать?

— Пойдём, — она почувствовала под ногами мягкую траву, когда он опустил её на землю.

— Ты мне не рассказал, — с лёгким укором произнесла она.

— Что не рассказал? — спросил он, укладывая плед в корзинку.

— Свою «теорию зависти».

— А, ну я тебе расскажу, только не сегодня. На сегодня хватит уже разговоров.

— Ты обещаешь? Это ведь будет твоя история?

— Обещаю. Расскажу. Потом расскажу.

Со сдавленным писком, выражающим, несомненно, бурную радость, Эва бросилась в объятья отца. Именно бросилась, сорвалась с места и в два шага пересекла разделяющее их небольшое расстояние, повиснув у него шее, прижимаясь к тёплой шершавой от выступившей щетины щеке.

— Да, если бы ты чинно и спокойно подошла ко мне, поцеловала в щеку и сказала «Привет, папа!»…

— Что бы было? — спросила Эва, целуя Роджера в щеку.

— …эта была бы не моя Эванджелина, не моя маленькая девочка. Это была бы незнакомая мне женщина.

— Папочка, как я по тебе соскучилась, — протяжно сказала Эва и прижалась к отцу. Он крепко сжал тонкую фигурку дочери, вкладывая в это приветственное объятия всё чувство отцовской любви, на которое был способен.

— Едем домой, тебе надо отдохнуть, а то что-то ты бледная совсем, — внимательный взгляд отца остановился на её лице, отметив бледность и тёмные круги под глазами. — Нездоровый у тебя вид, — он укоризненно покачал головой.

— Я встала очень рано, — сообщила она отцу, взяв его под руку, но упоминать о том, что практически не спала и вовсе, не стала. — Ты же знаешь, что утро для меня сущая инквизиция! Убийство! Кроме того, я не завтракала.

— Непорядок. Так ты окончательно испортишь себе желудок, — нравоучительным тоном произнёс отец, забирая из её рук сумку.

— Нет, мой желудок портится именно от завтрака и никак иначе, — возразила ему дочь.

— Это ты можешь говорить кому угодно, но только не мне. Ресторанного меню я тебе не обещаю, но яичницу с беконом по утрам тебе есть придётся, — пообещал Роджер.

Они постепенно слились с людьми, покидающими аэропорт, плывя как по течению среди упакованных сумками туристов, гостей и жителей города, преодолевая путь до парковочного места, где Роджер оставил свой автомобиль. Эва уселась на переднее сиденье, пристегнулась и обернулась, наблюдая за движениями отца.

Он отправил её сумки на сиденье позади, сел за руль, включил зажигание, проделал то же действие с ремнём безопасности, что и она. Неторопливо и спокойно, как всегда без лишней суетливости. Каждое его движение было отточено, каждый жест имел своё значение, и так было всегда. Всегда сколько она помнила. Он был такой всегда: спокойный, уравновешенный, даже немного флегматичный, но совершенно сосредоточенный.

Поездка с отцом вызывала одни и те же чувства. Двигаясь в потоке машин на одной с ними скорости, ей казалось, что они едут медленно, неспешно, так что клонило в сон. Они изредка переговаривались, и с отцовского лица не сходила довольная полуулыбка, выдающая душевное состояние — радость от встречи с дочерью, но, в основном, всё его внимание было обращено на дорогу.

Вопросы будут потом, а сейчас они просто едут, а в салоне играет музыка в стиле «ретро»…

И в этом был весь Роджер Лэнгли…

Едва только Эва прикрыла глаза убаюканная мирными аккордами и плавной ездой, как затрезвонил телефон. Её телефон, мирно лежащий в её сумочке на заднем сиденье.

«О, черт…» прошептала она и перегнулась, чтобы достать сумку. С трудом, но всё же ей удалось это сделать.

— Ты забыла мне позвонить, — услышала она вместо приветствия, когда отрыла мобильный на самом дне и ответила на звонок.

— Привет, — улыбнулась она и возразила. — Я не забыла, я ещё не добралась до места.

— Забыла, — упорствовал он.

— Подожди, — сказала она и сбросила номер, тут же набрав его снова.

— Привет! — на весёлой ноте начала она. — Ну вот, звоню тебе, чтобы сообщить, что я прекрасно долетела. Самолёт не упал и я жива и здорова, как ты сам можешь убедиться, — ответом ей был короткий смешок.

— Да, дорогая, теперь я убедился, что ты мне позвонила, что ты жива и здорова…

— Вот и хорошо. А как у тебя дела? — спросила она и бросила на отца взгляд, но он не проявлял никакого интереса к разговору или делал вид, что не проявлял.

— Как дела… — повторил он. — А вот так дела… устал… зол… голоден…

— Вредничаешь, в общем, — сделала вывод Эва и улыбнулась, вслушиваясь в хорошо знакомый мужской голос, различая бархатистые оттенки вкладываемых эмоций, позволяющей ей живо представить настроение обладателя этим звучным баритоном.

— Нет, не вредничаю. Я работаю, — убеждённо заявил Ян.

— Не-е-е-т, — хитро и протяжно сказала Эва, — ты снова там всех тиранишь… я представляю… — и она, действительно, могла то представить, потому как сама была свидетельницей одного из таких деспотичных проявлений.

— Им полезно, — просто заявил он. — А то народ совсем расслабился и ни черта не работает.

— Не верю, — возразила она.

— Да, правда…

— Ни за что не поверю.

— Да, точно тебе говорю, — всё тем же уверенным тоном сказал он. — Ни черта не делают!

— А ты что делаешь?

— Я? Стою, с тобой разговариваю.

— Где стоишь? — переспросила она.

— В кабинете у окна стою, — отчитался он и обернулся, так как позади послышался звук энергичных шагов. Кивком он указал вошедшему на кресло. — Эва…

— Ты мне ещё позвонишь? — с надеждой спросила Эва, понимая, что он собирается закончить разговор.

— А может лучше ты мне? — посмеиваясь, спросил Ян, но тут же возразил сам себе, отметая этот явно не годный вариант. — Нет. Уж лучше я тебе.

— Да, — сразу согласилась Эва, — уж лучше ты мне… Целую тебя, — сказала она и дождавшись ответного «поцелуя» отключилась.