— Прости меня малыш… пожалуйста прости, — зашептала она и стало ещё больней. Стало невыносимо. Одиноко. И снова страшно. А потом тоскливо. Так тоскливо, что захотелось завыть. Она и так подвывала себе, но хотелось закричать, чтобы Он тоже услышал. — Как ты мог? Как… ты мог сделать это? — повторяла она в отчаянии. Хотелось закричать «Ненавижу!», но именно сейчас так захотелось чтобы он был рядом. Он должен быть рядом! Не Дэнни! Ни кто-то другой, а Он. Это Ян должен был ходить с ней по магазинам, выбирать одежду для их ребёнка… заботиться о ней… о них… Не Дэнни! Ян должен выслушивать её жалобы… Ян должен помогать, когда ей плохо… Ян должен! Должен! Должен! Должен!

— Ты должен это делать! — прорычала она и в отчаянии стукнула сжатым кулаком по дивану. В душе поднялась злость… на него… на себя… Но теперь она знала куда себя деть. Она будет писать эту проклятую чёртову картину. Она будет писать и любить… Любить своего маленького ребёночка… Любить и заботиться… Заботиться и отдавать всё что есть у неё в душе… Всё отдаст ему… Всю себя… Она потратит все силы на него, чтобы ни на что больше не осталось. Чтобы не было сил жалеть себя и плакать… Чтобы не было сил ни на кого кроме…

Она убеждала себя, но внутри чувствовала дикое бессилие, беспомощность и боязнь, что она не справится.

— Мамашка тоже мне! — она вскочила с дивана и понеслась по квартире, собирая бумажки и рецепты, что каждый раз вручала ей доктор. Половину из них она закинула в неизвестном направлении. Она нашла почти всё. Что-то валялось в ящике на кухне, что-то в спальне в тумбочке. Последние рекомендации она найти не смогла. Даже снова чуть не расплакалась. А потом второй раз обшарила сумку и достала из дальнего кармана помятые листочки.

Эва успокоилась, умылась, сгребла все бумажки и пошла на кухню. Налила крепкий и горячий чай. Насыпала много сахару, размешала и пригубила. Потом посмотрела на чашку и вылила всё в раковину.

— Нет, малыш, я не хочу, чтобы у тебя была аллергия на сладкое, так что вот… — она выбросила шоколадки в мусорное ведро. С сожалением, но решительно. Снова налила чай и села за стол. Разложила все рецепты и начала изучать, что ей дали. Кучу всего. Рецепты витаминов, какие-то лекарства… диета… что-то, чтобы уменьшить тошноту… для аппетита… Эва пошарила в ящиках и нашла чистые листы бумаги, достала авторучку. Потом переписала все рекомендации аккуратно и красиво и прикрепила магнитом к холодильной дверце. Дальше она выписала продукты, которые должны обязательно входить в её ежедневный рацион. Слегка покривилась, увидев то, что терпеть не могла, но вписала и это тоже. Этот листик присоединился к своему «собрату» будучи пришпиленным вторым магнитом. Она собрала в кучку рецепты витаминов и лекарств, список продуктов, с намерением в ближайшее время купить всё это. Также она решила заглянуть в книжный магазин. Пора бы прояснить собственную темноту по поводу своего состояния.

Удовлетворённо оглядев плоды своих небольших трудов, она положила руку на живот и прислушалась. Понимала, что ещё слишком рано, чтобы малыш зашевелился, но так хотелось, чтобы он подал ей какой-то знак, что он знает и понял…

— Я люблю тебя мой маленький… я так тебя люблю… очень сильно люблю… — уговаривала она. Уговаривала и убеждала. Его и себя…

— Что-то ты не спешишь выздоравливать, — укоризненно прозвучал знакомый голос, вырывая из полудрёмы. Но это хорошо, потому что состояние было не очень приятное. Можно сказать принеприятнейшее. Он как младенец, только и делал что спал. Сон лечит. Но почему-то ему это мало помогало. Ян медленно повернул голову в сторону вошедшего, но даже это простое действие оказалось почти не под силу. Лень было двигаться, и говорить тем более. Поэтому он только вздохнул и вопросительно приподнял бровь. Это всё, что он мог сделать. И всё что он хотел сделать в этот момент. Видеть никого не хотелось. Никого вообще. И даже друзей. И Грегори в том числе. Разговаривать не было смысла. Ему и сказать было нечего.

— Лисандро скоро уже бегать будет, — продолжал свою нотацию Грегори, усаживаясь на стул.

— Рад за него, — хмуро буркнул Ян и потянулся к бутылке с водой. В горле пересохло так, что говорить было больно. Он крутанул крышку одним ловким движением пальцем правой руки и отпил из воды.

— Я на минуту, — предупредил Грег. — Ехал мимо и решил зайти узнать как ты. В коридоре столкнулся с твоим доктором. Он говорит, что ты в плохом состоянии.

— Он всегда так говорит, — недовольно отозвался Ян, вернул бутылку на место, а потом произнёс с ленцой в голосе: — У меня все кишки выжжены после наркоза и антибиотиков. Я задолбался жрать таблетки. А то, что мне приносят в качестве еды… На это смотреть невозможно, а не только есть. Так что оставь свои ценные советы при себе мне и так хреново.

— И не собирался, — любезным тоном выдал Грегори. А даже если и собирался, то решил не начинать, потому что понимал состояние друга. Они перебросились парой незначительных общих фраз. Ян не был настроен на разговор, и трогать его в таком упадочном настроении не было смысла.

— Сегодня я популярен как никогда, — чуть съязвил Ян, когда дверь в палату снова открылась.

— Не льсти себе, — Данте не стал долго тешить его самолюбие. — Кроме тебя тут ещё больные есть, — усмехнулся он. — И вообще я по делу и ненадолго. Некогда мне рассиживаться. Я уже и так сюда как на работу хожу.

Как только в палату вошёл Данте, Грегори намеревался сразу встать и уйти. Их взаимная неприязнь росла с каждой встречей. И он не имел особого желания находиться в обществе итальянца. Однако завидев в руке у Данте большой серый конверт, он заинтересовался и остался сидеть на месте, любопытствуя, что же за дело привело его сегодня. Данте даже не поздоровался, будто трудно было произнести два слова, а сунул конверт Яну и отошёл к окну.

— По-моему твоя мадмуазель совсем не грустит, — усмехнувшись, чётко сказал он.

Когда Ян открыл конверт, лицо его переменилось, но он не произнёс ни слова.

— Ты его знаешь? — продолжал кидать свои отрывистые фразы Данте, словно не замечая, что ответа на свои вопросы не получает. Грег бросил на него уничтожающий взгляд, когда увидел содержимое конверта.

— Они часто встречаются. От постоянно крутится вокруг неё. Не знаю уж какие у них отношения, — добивал он Яна, как-то по-особому громко выделяя слова. Ему словно было всё равно, как эти слова действуют. Он развернулся к окну, засунул руки в кармане брюк, будто вид из больничной палаты интересовал его гораздо больше, чем всё остальное. И совсем не интересовала реакция Яна, которая, впрочем, проявлялась только в некоторых моментах. Равнодушный вид, с которым он рассматривал фотографии и безучастное лицо… казалось никакой эмоции. Только смятый конверт в руке и напряжённая челюсть, что трудно выжать из себя даже слово выдавала его. Да он и не собирался распаляться и высказываться. Он вообще не собирался ничего говорить. Он просто сжал кулак, сминая тёмную плотную бумагу, пытаясь превратить её в ничто, как он хотел превратить в ничто того белобрысого хмыря, что был на фотографии вместе с Эвой. Стереть в порошок, потому что он просто стоял рядом с ней; уничтожить, потому что он прикасался к ней. Прикасался к его Эве…

Мур вздохнул, хотел что-то сказать, но так и не решился открыть рта. Данте стоял у окна с невозмутимым видом, а Ян смотрел на фото. Их было не много, только три.

— Ты его знаешь? — ещё раз спросил он и повернулся к Яну. Тот поднял на него потемневший взгляд.

— Имею представление, — сквозь зубы проговорил он.

— Вот и славно, — бодро сказал Данте и посмотрел на часы. — Мне пора. Это тебе на память, — он кивнул на фото. — Salute! — бодро произнёс он и вышел из палаты.

Грег секунду смотрел на Яна, потом взялся за фото, но тот вцепился в них мёртвой хваткой.

— Отдай! — он с силой выдернул их из рук друга и выскочил из палаты. Ян выпустил фото и прикрыл глаза. Дверь громко хлопнула, резанув по нервам. Оглушительная тишина, что сейчас царила в палате, казалось, пульсирует в мозге. Оглушительная тишина и пара мыслей.