Она не повернулась, а так и сидела на кровати, спиной к двери, когда шум воды затих, и послышались его шаги. Так и сидела на месте, подогнув под себя ноги, теребя в руках пояс халата.

— Ты испортил мне всё настроение, — обиженно сообщила она, когда он обнял её сзади за плечи и наградил поцелуями в макушку и в щеку.

— Я специально, чтобы тебя замучила совесть.

— Она меня уже замучила, — всё в том же тоне ответила она, заметив, что его настроение явно улучшилось. — Последнее время каждый считает своим долгом воззвать к моей совести.

— Ты и билет взяла?

— Да.

— И обратный?

— Да, — так же односложно подтвердила она, всем видом демонстрируя полное равнодушие.

— Покажи.

— Зачем? — последовал её раздражённый вопрос.

— Надо. Давай говорю, покажи мне билеты, — он отпустил её и Эва слезла с кровати.

— Вот, — она достала из сумки билеты и вручила ему. После тщательного изучения Ян вернул ей билеты.

— Кажется, кто-то был смертельно голоден.

— Вот именно, что был, — проворчала она, но позволила себя обнять.

— Значит, мне придётся всё сесть в одиночку, — грустно и обречённо констатировал он.

— Ну, уж нет! Я передумала! — она выбралась из его объятий и поправила халат.

— Как прилетишь, позвони, — потребовал он, натягивая свои драные джинсы.

— Хорошо.

— Потом, как доберёшься к отцу, тоже позвони, — продолжал он наставлять её назидательным тоном.

— Папа меня сам встретит.

— Всё равно позвони, — не отставал он.

— Хо-ро-шо! — по слогам произнесла Эва и тихо добавила: «Вот зануда!»

— А можно мне томатного соку?

— Да, конечно, — улыбнулась стюардесса и через минуту принесла то, что попросила Эва. Вздремнуть не удавалось, в голове вертелся их странный разговор. Да и Ян был какой-то странный, немного напряжённый, хотя особо виду не подавал. И это не касалось её отъезда, он уже был в таком состоянии по возвращении домой.

— Я наелась. Я просто объелась и в воду снова точно не полезу, а то пойду сразу на дно, — засмеялась она, складывая остатки еды в корзинку и придвигаясь к Яну. — Мне нужна опора, — она облокотилась ему на грудь, довольно вздохнув. Он устроил её поудобнее и сам оперся спиной на ствол дерева.

— Точно не хочешь искупаться?

— Нет, я боюсь, — призналась она.

— Чего ты боишься? Ты же со мной.

— Я боюсь плавать в темноте. Мне кажется, что в воде кто-то есть, и этот кто-то обязательно меня укусит. И не смейся! — сразу предупредила она, но Ян всё равно засмеялся её обоснованию своим страхам.

— Даже если я тебя буду держать за ручку?

— Да, ты будешь меня держать за ручку, и ножки у меня будут в воде и меня кто-нибудь обязательно цапнет.

— О, да! Тебя обязательно кто-нибудь цапнет за ножку. Например, акула, — подтвердил он её опасения.

— Бр-р-р-р… — она передёрнула плечами и повернулась к нему лицом, — А что тут могут быть акулы?

— Ты же выросла здесь, должна знать, что акулы здесь не водятся. Я пошутил, пошутил, — успокаивающе произнёс он, но про себя Эва решила, что теперь точно в воду не полезет.

— Да, я выросла здесь, только я не на островах выросла, а в городе.

— Ты замёрзла? — он заметил, что она поёжилась, и натянул подол халата ей на ноги.

— Да, немного.

— Тогда давай вернёмся домой.

— Нет, — запротестовала она, — нет, давай ещё немного посидим. Тут так чудесно.

Эва расстелила плед, что дала ей Минни, и они устроились выше линии берега, на траве под деревьями.

— Мы запрятались так, что нас никакая акула не найдёт.

— Тут нас никто не найдёт. Это территория особняка и чужих здесь нет.

— Это хорошо, — сонно и мечтательно пробормотала она.

— Я сегодня понял одну вещь, — тихо сказал он.

— Какую?

— Что я не знаю кто твои родители. Как прошло твоё детство. Я даже не знаю, а может не помню, как зовут твоего отца. Как ты училась в школе и много чего ещё я не знаю…

— Зато я почти всё знаю, потому что Марта мне всё рассказала. Ну, или почти всё… — добавила она, чтобы не показаться слишком самонадеянной.

— Да, или почти всё… — согласился он. — Зато, я знаю, что ты любишь, что тебе нравится, и чего ты терпеть не можешь. Я знаю, какая ты злая и невозможная по утрам.

— Не такая уж я и злая, — тут же начала оправдываться Эва.

— Да, такая злая, что тебе плохо, и ты даже не завтракаешь.

— Не могу есть по утрам, — пожаловалась она и села так, чтобы видеть его лицо.

— И это я тоже знаю. А ещё я знаю каждую чёрточку твоего лица, знаю, как ты пахнешь, и в толпе могу узнать аромат твоих духов, — он поцеловал её в нос. — Я знаю, как поднять тебе настроение… — продолжил он.

— И как от него избавиться ты тоже знаешь, — не забыла упрекнуть его Эва.

— И это тоже, — с лёгкой улыбкой добавил он.

— Издеваешься.

— Нет, не издеваюсь… — тихо сказал он.

«Просто люблю…» — добавил про себя и поцеловал в губы легко и ласкающее, мягко и тепло.

— Давай я тебе помогу, — с воодушевлением начала Эва. — Я могу рассказать про себя.

— Рассказывай.

— Мой отец Роджер Лэнгли. Он известный в Джэксонвилле хирург. Он оперирует маленьких детишек и работает в клинике Св. Луки.

— Слышал я про эту клинику.

— Да. Мама тоже была врачом, но она умерла, когда мне только исполнилось 18.

— Тяжело тебе было?

— Да, — только ответила она, особо не желая развивать эту тему. — Хотя мы с мамой не были очень близки. Совсем не были. Она была довольно циничным человеком, не понимала моего увлечения рисованием в детстве, делала всё возможнее, чтобы я бросила это и пошла по её стопам, тем более отец тоже врач.

— А Роджер?

— А он наоборот очень поддерживал меня, хотя особого влияния не мог оказать, потому что они с мамой не были женаты и мы жили отдельно, время от времени встречаясь. Но если честно, отец мне ближе, говорят, я похожа на него. А может в виду нашей разлуки так кажется. Не знаю, — она пожала плечами.

— А как же у двух врачей получился такой ребёнок? — спросил Ян намекая на её творческие способности.

— Не знаю, — хихикнула она. — Как-то так вот получился… Я даже поспрашивала, среди родных больше не нашлось художников.

— Просто у тебя талант. Это твой дар.

— Да, — довольно согласилась Эва, — а вообще тщеславие это грех… гордыня тоже.

— Нет, не такой уж это и большой грех. Есть и похуже, — серьёзно сказал Ян.

— Какой же?

— Зависть.

— Зависть? — переспросила Эва. — Почему именно зависть?

— Потому что зависть это первопричина всех людских пороков. Ты упомянула грехи… Зависть источник всех грехов, — мрачно сказал он. — И то, что мы ласково называем соперничеством, можно назвать просто завистью. Я не копаю глубоко, я выражаю своё поверхностное мнение, это общие фразы и ты можешь сказать, что я не прав.

— А если глубоко?

— Ты, Эва, в своём круге творческих людей, никогда не сталкивалась с этим?

— Творческие люди… Ну, они вообще странные, где-то ранимые, но, пожалуй, да. Я могу сказать, что да. Сталкивалась.

— Вот видишь…

— Тяжело быть невостребованным, тяжело переносить падение. Тяжело видеть успех другого. Это разъедает изнутри, губит. И да, наверное, это может быть завистью. Всё зависит, как человек сам настроен, вернее на что. Под «человеком» в данном случае я имею ввиду художника.

— Тогда что, ты имеешь ввиду под «настроем»?

— Тут я немного неправильно выразилась. Скорее это «мотивация». Не могу тебе объяснить в трёх словах. Сейчас соберусь с мыслями, — она задумалась на время. В сумерках всё казалось таинственным и очень значимым. Она неосознанно водила пальцами по шероховатой ткани его джинсов.

— Тогда расскажи про свою мотивацию, — улыбнулся он, глядя в её сосредоточенное лицо.

— Ну, вот смотри… Я пишу, только то, что мне нравится. Я пишу не из-за денег, потому что они у меня всегда есть. Отец обеспечивает меня, и будет делать это всю жизнь, видимо, так компенсируя своё отсутствие. Я пишу только ради удовольствия, ориентируясь на собственные чувства и вдохновение. Когда же пишешь ради денег, ты вынужден поддаваться веяниям, реагировать на них, они влияют на тебя, и ты вынужден подстраиваться. И далеко не всегда придётся делать то, что нравится тебе. Ты пытаешься достигнуть чего-то, а не получается. А получается у другого… Вот тут будет зависть, мысли, почему и что ты делаешь не так. А у меня этого нет. Мне просто всё равно. Я сама по себе. Мне нравится работать у Нила, потому что в том маленьком кругу я испытываю только положительные эмоции, но как только кто-то нарушит мою гармонию, я уйду. А он молодец, Нил, мы всё там разные и не можем соперничать друг с другом. У каждого своё направление, в котором он профессионал, поэтому у нас нет явного и больного соперничества, хотя достигнуть этого было трудно. Кроме того, у нас и так хватает проблем, потому что каждый творческий человек, считает себя особенным, и, как правило, имеет невыносимый характер. Но, конечно, не всё так солнечно, но с этим можно жить, а главное с этим можно работать.