Вообще-то набор абитуриентов должен был начинаться в августе, но документы подавать было можно уже с конца июня. Можно было, однако наплыва абитуры в понедельник первого июля не наблюдалось. Настолько не наблюдалось, что Алексей (которого пожилой вахтер на входе пропустил лишь из уважения к орденам парня и после довольно долгого разговора о том, кто где воевал) почти полчаса бродил по пустым коридорам. Вахтер ему, конечно, подсказал, куда именно нужно было сунуться, но указанная им дверь была заперта, так что парень просто ходил по коридорам и дергал двери уже просто все подряд в надежде хоть кого-то живого обнаружить. И в конце концов это ему удалось.

Немолодой мужчина поднял на вошедшего в кабинет Алексея глаза:

— Молодой человек, вы что-то ищете?

— Да, я приехал документы на обучение в институте подавать.

— Тогда вы рановато пришли…

— А мне сказали, что можно еще с прошлой недели…

— Я имею в виду, сегодня рановато. В канцелярию сейчас сотрудники приходят хорошо если после обеда. Не потому, что они прогуливают, просто летом все выезжают в подшефные колхозы, там хотя бы кормят сытно. А оттуда в город ехать далековато, раньше обеда приехать сюда не получается. Но вы все же напрасно сейчас документы подавать решили: экзамены все равно только в августе, и там безразлично, кто когда документы подал.

— А я без экзаменов, у меня медаль золотая. Поэтому и решил пораньше придти: чтобы на мое место уже другие не рассчитывали.

— Похвальная забота о других людях! — улыбнулся мужчина. — А вы на какой факультет идти решили?

— На педиатрию. Ну, еще параллельно фармакопеей позаниматься в свободное время.

— А вы считаете, что у студента медицинского института будет свободное время? То есть… если вам рассказывали про то, как тут до войны студентов готовили…

— Я прекрасно знаю, что до войны тут нужным людям просто дипломы раздавали, но сейчас, надеюсь, картина изменилась.

— Да уж, прежний ректор… да и вообще после того, как институт стараниями Гамарника из состава университета выделили… а знаете что, я, пожалуй, запрещу у вас документы принимать вообще. Ведь у вас намерения, вижу, серьезные, опять же медаль — вы с медалью лучше документы подавайте в ММИ. Там все же и преподавательский состав получше, и традиции — а здесь на педиатрическом… да и на других тоже… в общем, не стараются преподаватели новых студентов качественно обучать, все мечтают о том, что старые времена вернутся…

— Понятно… а вы, извините, кто? Я в том плане спрашиваю, насколько к вашим рекомендациям прислушиваться стоит.

— Я, молодой человек, ректор данного заведения. Могилевчик, Захар Кузьмич, и поверьте: плохого я не посоветую. Не будь у вас медали, то я и слова не сказал бы, но с медалью — и упустить возможность учиться в Москве…

— Спасибо, я понял. У нас в Витебске примерно то же самое… было.

— Приятно поговорить с умным юношей. И да, если у вас по каким-то причинам с Москвой не получится, вы ко мне обращайтесь, в любое время вплоть до начала занятий: вас мы зачислим. Но только если у вас что-то в Москве не так пойдет…

Мысль об обучении в Москве у Алексея Павловича уже была, и какое-то время она была у него основной — но перед самым переходом он передумал. Все же выпускнику московского института, сколь ни странно, было гораздо труднее получить распределение туда, куда он сам захочет — а в других институтах с этим было как-то проще. То есть проще было в конце пятидесятых и начале шестидесятых, но когда он «попал» в середину сороковых, передумывать он не стал. Просто потому, что другим был занят — но после слов Захара Кузьмича он основательно задумался. И товарищ Могилевчик был прав в одном: в Минском институте еще не изжили «привычки» довоенного периода, когда в институте обучались в основном соплеменники покойного Гамарника и вполне себе живого еще предыдущего ректора Шульца. Причем сам Файвель Яковлевич был очень неплохим врачом, однако некоторые его пристрастия красивую картину расцвета советской медицины изрядно портили. И, похоже, картину еще не до конца исправили…

Мысль о поступлении в Ленинградский институт у Алексея даже не возникла: жить несколько лет в городе, больше напоминающем помойку, ему уж точно не хотелось. А про институты киевский или харьковский ему даже и думать противно было: на Украине национализм почти сразу после войны расцветал с невероятной скоростью, а учить вместо медицины мову у парня точно желания не было.

А насчет Москвы… да, насколько смог вспомнить Алексей Павлович, в следующем году и особенно в сорок седьмом там жить будет исключительно трудно. Но все же был небольшой шанс, что уже не так трудно, как в прошлом самого Алексея Павловича, да и всегда можно было попросить о помощи у того же Пантелеймона Кондратьевича: он всех белорусских партизан поддерживал по возможности, и не только тех, кто остался в Белоруссии.

Так что, обдумав по дороге из Минска в Оршу мысль о Москве еще раз, Алексей заехал домой, аккуратно упаковал в оберточную бумагу «экспериментальный образец», на следующий день заехал к товарищу Дедову и взял у него командировочное удостоверение. Обычное такое удостоверение о командировке в Москву «по партийным делам»: с ним можно было получить если не комнату, то хотя бы койку в обкомовской гостинице. И на следующее утро, в среду, он на первом же утреннем поезде выехал в столицу. Исходя из того, что в ближайшее время он обратно уже не вернется…

Лаврентий Павлович внимательно посмотрел на взволнованного Игоря Василевича:

— Так, давайте еще раз, помедленнее и со всеми подробностями.

— Нужно этого военного найти как можно быстрее!

— Найдем, вы не волнуйтесь, найдем обязательно. Но чтобы его найти, нам нужны… мне нужны все детали произошедшего.

— Одна девочка из нашего двора позавчера вечером остановила Игоря Николаевича и сказала, что ее попросили передать посылочку для дяди Игоря. Военный какой-то попросил, и сказал девочке, что дядя Игорь посылочку эту очень ждет. Но выяснилось, что посылка эта не Головину предназначалась, а мне.

— Как выяснилось?

— Игорь Николаевич… это был такой толстый конверт… он конверт открыл, а там лежала тетрадка и маленькая коробочка. И в тетрадке на первой странице было написано: Игорь Васильевич, посылаю вам образец очень нужного вам материала.

— Сам открыл?

— Да, я ему уже сказал о недопустимости, но дело не в этом.

— Продолжайте.

— Там в тетрадке было написано… в общем, в коробочке был графитовый брусок, в котором вредных примесей меньше одной десятимиллионной! То есть это было в тетрадке так написано, а мы, проведя анализ, убедились лишь в том, что с нашими методами мы вообще не можем определить, есть ли там вредные примеси или нет!

— Очень интересно, что дальше?

— В тетрадке было написано буквально следующее: «Если вы найдете мегаватт десять свободной электрической мощности, то сможете изготавливать такого графита по полтонны в сутки». И был еще описан процесс получения такого сверхчистого графита, причем на первый взгляд процесс действительно получается проще и гораздо дешевле того, который мы сейчас используем. Причем плотность получаемого… полученного нами образца составляет один и восемь! Но наши химики…

— Что химики?

— Они сказали, что из всего, что там перечислено, промышленность производит массово только хлороформ. А вот все остальное… там во многих местах отдельно отмечено, что продукты получаются исключительно опасные… ядовитые.

— Ясно, но я про плотность не совсем понял.

— По существующей технологии у нас графитовый блоки получаются с плотностью один — шесть, максимум один — шестьдесят пять. А чем выше плотность, тем эффективнее идет замедление…

— Ясно. Вы описанную технологию воспроизвести можете?

— Мы — точно нет, но если подобрать специалистов, я думаю, что ее воспроизвести несложно. Только вот специалистов, причем разных, потребуются десятки. Однако, если где-то кто-то уже такое производство наладил…