Все это давало простор для самых невероятных конспирологических теорий. Но Алексей Павлович, как профессиональный программист, привык рассуждать строго логически. И логика ему подсказывала, что «что-то тут не так», а когда он узнал (за очень большие деньги узнал), что довольно много «подследственных» как-то быстро и незаметно покинули Советский Союз, очень неплохо устроившись за рубежом, получив неизвестно откуда более чем изрядные средства, эта самая логика выдала ему довольно предсказуемые ответы на возникшие вопросы. Но это было «давно и неправда», а в этой жизни Алексей, так же располагающий очень даже приличными средствами, постарался кое-что для себя прояснить. И прояснил, хотя совсем не то, что он ожидал. Поэтому «анонимное письмо в секретариат ЦК» он составил исключительно грамотно — не с точки зрения языка, а точными указаниями на легко проверяемые факты…

Иосиф Виссарионович, получив от Лаврентия Павловича краткий отчет о расследовании, пришел в бешенство:

— Эти суки… мы им доверяли, а они… да их расстрелять мало!

— Боюсь, если расстреливать, то политически это будет неверно. Даже просто сообщать народу, что ими руководили мерзавцы и подлецы будет неверно: это может существенно подорвать доверие к партии и правительству. Да и к медицине, ведь люди подумают, что если руководство врачей такое, то и сами врачи…

— А у тебя есть другие предложения?

— Я бы поступил так, как наш партизан с фашистами поступал, которые наши деревни сжигали вместе с жителями, но в таком случае я был бы не прав. А вот товарищ Абакумов предложил кое-что другое. То есть он тоже вроде как ахинею понес, но мне почему-то кажется, что в его ахинее все же крупицы здравого смысла отыскать можно. Правда, при одном условии.

— При каком?

— Я в медицине понимаю крайне мало, но есть люди, которые в ней разбираются гораздо лучше. И нам прежде всего следует нашу медицину поднять на огромную высоту. Сейчас в производство запускается сразу очень большое количество исключительно хороших препаратов, с которыми мы здоровье советских граждан можем существенно улучшить — и я думаю, что мы, то есть правительство, должно будет демонстративно авторов этих лекарств наградить. Серьезно наградить, чтобы люди, об этих наградах читая, сами поняли, что страна и правительство исключительно сильно заботится об их благополучии. Так мы сможем по крайней мере на подорвать впоследствии доверие народа к медицине в целом…

— То есть предлагаешь увешать Воронова орденами с головы до пят?

— Нет, конечно. Он все свои новые препараты по сути дела просто дарит своим подругам, а они и под пыткой не признаются, что лекарства не они придумали.

— И много у него… подруг?

— Я, конечно, не считал, но в этом институте три четверти студентов, даже больше — девушки. До которых потихоньку доходит, что найти себе мужа у них просто не получится: нет у нас мужиков, выбили за войну. А партизан пообещал всем, кто даже без мужа ребенка родит, безбедную жизнь.

— Его фамилия не Рокфеллер?

— Нет, но за изобретения у нас процент авторам выплачивается весьма приличный. Я специально проверил: все, придумавшие новые медпрепараты, ходят теперь с пузом. А лекарства он проталкивает через Минздрав Белоруссии: товарищ Пономаренко насчет лекарств верит ему, как господу богу и все его препараты сразу отправляет в производство.

— И сколько же него… будет детей?

— Не знаю, но думаю, что в институте каждая вторая старшекурсница с радостью ребенка ему родит. Или не ему: парню-то, в принципе, этот момент безразличен. Одна наша внештатная сотрудница сообщила, что он всех этих… подруг предупреждает: помочь в деторождении он может — если та никого другого не найдет, но с наступлением беременности такие отношения тут же прекратятся… кстати, он придумал и наладил на опытном заводе производство весьма точных тестов, показывающих беременность уже на первом месяце… отвлекся. В общем, подруг… близких подруг у него хватает: парень он видный, даже красивый — почему бы от такого ребенка не родить? Но насчет учинения разврата в общежитии жалоб не поступало, там все по взаимному согласию происходит. И, мне кажется, и стране от этого всяко хуже не будет: дети нам нужны, а кто у них отцом будет числиться…

— Да уж… а мы этот вопрос как-то подзапустили.

— Верно, но он за всех нас один пока отдувается, — хмыкнул Лаврентий Павлович, — но один он при всем старании страну не спасет.

— Предлагаешь нам ему в помощь этим заняться?

— Наша… сотрудница еще сообщила, что все эти… будущие матери подписывают с ним забавный договор: изрядную часть выплат за изобретения все они обязуются перечислять в помощь другим матерям-одиночкам. То есть юридической силы эта писулька не имеет, но пока ни одна от выполнения этого условия не отказывается…

— Ладно, об отце-герое потом поговорим, а вот что с докторами этими делать будем?

— И не только с докторами. Так вот, Виктор Семенович предлагает следующее…

К массовой беременности студенток своего института Алексей отношения почти не имел. А началось все еще прошлой осенью, когда у одной студентки с четвертого курса случился быстротечный роман — а результат вогнал ее в жуткую депрессию. Медики вообще-то — народ достаточно циничный, случившееся обсуждалось в общежитии широко — и среди женской части коллектива обсуждение шло большей частью на тему «у кого из врачей лучше аборт делать». Обсуждался этот вариант даже не смотря на то, что официально аборты (для впервые забеременевших) в стране были запрещены. Алексей думал очень недолго: он просто зашел к впавшей в депрессию студентке и сделал ей предложение. Не «руки и сердца», а предложение ребенка родить на радость будущей маме, и очень популярно объяснил девице, почему это будет для нее именно радостью. Та поначалу не поверила, но спустя всего три недели она подала (через Алексея) заявку на препарат каптоприл — и еще перед Новым годом она получила из Минска положительное заключение о проведенных клинических исследованиях, авторское свидетельство и «предварительное заключение о возможном экономическом эффекте», согласно которому молодая женщина на начисленные в течение трех следующих лет премии за изобретения могла бы всю оставшуюся жизнь вообще ничего не делать и жить в свое удовольствие. Ну а пока шли все эти процедуры, она тоже ни в чем себе не отказывала. Конечно, и запросы у нее были довольно скромные, так что пять сотен в дополнение к стипендии, которые ей Алексей выдавал, ее из депрессии вывели. А когда пришли бумаги из Минска, среди студенток случилось массовое «переосмысление» нынешней ситуации с «нулевыми шансами выйти замуж». Ведь любящий муж — это надежная опора в жизни, но и муж может оказаться… так себе, к тому же его скорее всего вообще никакого не будет. Но если найдется опора несколько иная…

А чтобы сделать эту «опору» весомой и зримой, Алексей в промежутке между зачетной и экзаменационной сессиями съездил в гости в Пантелеймону Кондратьевичу, и его предложения встретили у товарища Пономаренко полное понимание. Однако в зримую форму они превратились лишь в конце марта, и в свете ряда прочих событий это превращение не стало особо заметным. Но все же многие его заметили, и больше всего на него обратили внимание молодые женщины.

Вообще-то съездить в гости к Пантелеймону Кондратьевичу было очень просто, можно было воспользоваться трамваем или автобусом, а можно было и на метро прокатиться: товарищ Пономаренко еще летом сам «переехал в Москву». Но и связи с республикой не потерял, поэтому предложения Алексея «выстроить в Белоруссии что-то очень нужное» он поддержал (благо, сам он как раз работал в том числе и в области распределения финансов, причем распределения в части промышленного и транспортного строительства). Но согласился он далеко не сразу, а первая его реакция была совсем простой:

— Ты, партизан, гляжу, жениться решил? Очень это одобряю, но знаешь, если тебе хочется для дитя своего что-то такое красивое и удобное… у тебя же деньги есть, хотя… я Николаю Ивановичу скажу, Белоруссия тебе кроватку такую из бюджета оплатит. Республика у тебя и так в большом долгу, так что хоть частично рассчитается…