— Да, ту только ампутация и остается… беги, буди хирурга!

— Щяз, прям все бросил и побежал! На улице мороз, конечность еще может восстановиться, а пока хирург проснется и в себя придет, будет уже поздно руку обратно пришивать. Да не дергайся, я такую операцию вообще в окопе делал, раз пять подряд… становись, ассистировать будешь. Тут все и не особо сложно, только муторно и противно… но мы же заранее знали, на что подписывались. Делать будем под… там вроде закись азота была? Ну, на счет три — поехали!

Девчонка вообще-то училась на терапевта, но военные навыки она еще не растеряла — и через полчаса, когда разбуженный кем-то еще дежурный хирург вбежал в операционную, все уже закончилось — о чем Алексей ему и сообщил:

— Можете обратно спать идти, мы закончили. Там самое сложное было артерии и вены соединить, но это мы умеем. Было бы неплохо парня пять дней еще на антибиотиках подержать. Есть в клинике пенициллин?

— Есть немного…

— Думаю, ему по сто тысяч единиц трижды в сутки внутривенно… но это уже у специалистов спрашивайте, я свою работу закончил.

— Твоя работа — это меня вызывать!

— Моя работа, как и ваша — людей спасать. Что в такой ситуации делать надо, я, пожалуй, лучше вас знаю — просто потому что подобных операций точно больше вас провел.

— А вот это ты, парень, ошибаешься, я в войну…

— Не сомневаюсь, что и вы в войну героически трудились на фронте. Но на фронте в таких случаях просто проводили ампутацию, а в лесу у нас другие приоритеты были. И не потому, что мы хоть чем-то лучше вас были, а потому, что инвалидов в лесу пришлось бы просто пристрелить: там инвалиды не выживают. И давайте не будем припираться: операция закончилась, и вроде закончилась удачно — а если я что-то и напорол, так после того, как все срастется, можно и корректирующую операцию сделать…

— Слушай, парень, а посмотреть на твоих пациентов можно? Если ты придумал, как после травматической ампутации…

— Оля, сделай доброе дело, принеси чайку, желательно очень сладкого — а то у меня уже руки дрожать стали от усталости, — очень вежливо попросил Алексей, а когда девушка вышла, он ответил на вопрос хирурга:

— Нет, на моих пациентов поглядеть нельзя. Нет у меня сейчас живых пациентов.

— То есть этого парня…

— Я в лесу на фашистах тренировался. Не из садизма, а чтобы вот таких, как этот парень, спасть при необходимости.

— То есть ты немцев специально…

— Не немцев, а фашистов. Предателей в основном. Я их специально из винтовки в ад отправлял. А если кто-то из них не сразу туда попадал, то зачем добру пропадать? И не надо на меня так смотреть, вы просто не знаете, что они на оккупированных территориях творили. Из моей деревни я один остался, да и то потому, что в лес за грибами ушел, а остальных убили так… Хотя вам лучше и не знать об этом, а то ночью спасть не сможете. Да, пенициллин-то где? Этот наш парень ждать не может…

Марина Уткина на вопросы сидящего перед ней майора госбезопасности отвечала спокойно и вдумчиво, все же до нее дошло, что этот санитар-первокурсник сделал что-то очень необычное. И поэтому она, перед тем как дать ответ на очередной вопрос, все тщательно продумывала:

— Нет, товарищ майор, он все же не хирург. Во-первых, он даже не знает, как называются некоторые инструменты, а во-вторых… — тут она задумалась, но майор терпеливо ждал продолжения. — Мне все же показалось, что он не совсем даже был уверен в том, что делает. То есть сначала он делал все вообще автоматически, как хирург, который такие операции по два раза в день делает, а вот когда он добрался до раздробленной кости… мне показалось, что он даже про себя пробормотал что-то вроде «а это что тут такое?».

— То есть молодой человек делал операцию, не понимая…

— Он делал, в общем-то понимая, что именно он сделать хочет, но… Я у него потом спросила, а он сказал, что «от пули кость не так ломается». Но снова подтвердил, что таких или почти таких операций он штук пять уже делал. И врачу нашему то же самое говорил. Но в то же время он про группы крови совсем не знает: попросил подготовить кровь какой-то нулевой группы.

— А что не так?

— Группы существуют с первой по четвертую, я ему это и сказала, а он тогда спросил, какая группа годится для всех. Но вот переливание крови он сделал очень хорошо, не каждая медсестра так хорошо… так быстро это проделать может. Странный он какой-то… то есть некоторые самые простые вещи не знает, а иногда такое делает, что врачи в клинике удивляются.

— То есть он уже не первую операцию сделал?

— Нет. То есть в клинике он раньше никого не оперировал, он научил врачей как высыпаться за четыре часа. Причем для этого он в дежурке даже кресло специальное сделал. То есть откуда-то с барахолки принес и отпилил задние ножки. Врачи сначала смеялись, а потом, когда сами в этом кресле спать научились…

— То есть человек может полностью выспаться за четыре часа? — удивился майор.

— Вроде да, сейчас многие врачи, когда дежурят на сутках, так спать стали. Но он всех, кого учил, предупреждал, что так спать больше недели подряд нельзя, иначе свихнешься. А сам он спит… вообще интересно: он на дежурство приходит за час до начала и просто спит в ординаторской, а после этого всю ночь он бодрячком ходит если нужно, и даже с утра на лекции ходит, что по нему и на скажешь, что он ночь не спал…

Ведомство товарища Берии за студентом Алексеем Павловичем Вороновым наблюдало давно, задолго до того, как он принес Курчатову технологию производства сверхчистого графита. Только «до графита» НКВДшники не считали, что парень для них особо интересен: хотя за два года его деятельности никто поручиться не мог, однако то, что определенные «партизанские» навыки у него имеются, сомнений ни у кого не было. А то, что он творил в Приреченском и в Орше с Витебском, напрямую НКВД не касалось. Однако когда никому особо не интересный парень притащил технологию, которую не смогли придумать даже прославленные физхимики, ведомство заинтересовалось — и теперь все не совсем обычное, что касалось «товарища Воронова», очень внимательно изучалось соответствующими специалистами.

А известие о том, что студент-первокурсник выполнил операцию, на которую вряд ли решились бы и опытные врачи, снова обострило интерес НКВД к данному товарищу — но обострило лишь на время. После того, как Лаврентий Павлович лично побеседовал с Николаем Ниловичем Бурденко (который, в свою очередь, очень подробно расспросил студента об этой операции), интерес к нему снова угас. А в беседе со Сталиным Берия это объяснил так:

— Мы опросили всех, кто хоть как-то с этой операцией был связан, и выяснили, что тут все имеет простейшее объяснение. Правда, товарищ Бурденко обозвал этого парня бездушным циником, но в целом, сколь ни странно, его деятельность одобрил. Хотя…

— Что-то непонятное?

— Товарищу Бурденко он рассказал, что отрабатывал такую операцию на своих подранках, говорил, что всегда стрелял в тело врага, но если неправильно учитывал ветер, то часто пуля попадала в руку. Вот он таких подранков и лечил… точнее, на них тренировался. Проверял, как можно их излечить… а потом все равно уничтожал. То есть он знает как делать операцию, если сильно повреждена рука, а вот все прочее ему еще предстоит выучить, и Николай Нилович считает, что он станет очень неплохим врачом.

— Но чтобы делать операции, нужны хоть какие-то знания!

— Да, его какой-то немец, тоже из его подранков, учил. Немец сам такие операции отрабатывал… на наших пленных, в концлагере. И этот Воронов решил, что такой опыт не должен напрасно пропасть. А вот как он потом этого немца ликвидировал… он сказал, что нормальным людям об этом лучше не знать: парень немца вроде тоже на опыты использовал. И, судя по тому, что о нем говорили в институтской больнице, его это точно не смущало: он от вида крови не бледнел и в обморок не падал, а иногда и анестезию проводил… жестко.