Джучи любил свой улус, несмотря на то, что и считал себя обделенным. Особенно ему нравилось быть в кипчатских степях, но и Хорезм был важным в новом государстве, которое построит Джучи после смерти Чингисхана.

Сын своей матери Борте — так любимой некогда великим ханом, уже давно не принимал сердцем Чингисхана, как своего отца. Мать ему сама рассказала, что отец просто выбежал из юрты, сел на коня и умчался прочь, когда меркиты напали на их кочевья. Темучин, еще тогда только мечтавший о том, что станет великим ханом, предал свою жену, а после ей ничего не оставалось, как выбрать сильного и знатного меркита и стать его наложницей. Если бы она сопротивлялась, то насиловали Борте, уже многие мужчины рода, да и могли лишить пищи. Тимучин принял Джучи, чье имя переводится как «найденный в дороге» как сына, ни разу не упрекнув, напротив, подчеркивая, где только можно родство.

Вот только и не похвалил великий хан сына за смекалку и ум, а потребовал не договариваться, а воевать и даже позволил Угедею назвать Джучи «сыном меркитского плена», не покарав за сказанное. Джучи же провел уникальную операцию, работая с местной знатью, сталкивая разные силы, провоцируя на глупые поступки. Чем такая сложная операция хуже хорошей битвы?

Джучи не поехал на курултай, сославшись на свое здоровье, он знал, у его были сообщники и доброжелатели в кругу отца, что тучи сгущаются. Приезд Джучи закончится его смертью. И, даже не столько из-за Чингисхана, сколько козни строит ненавистная меркитка Кулан. Она сопровождает Чингисхана везде и ненавидит Джучи, считая, что он не сын великого хана, а ее сыновья родственны Чингисхану, но не получают улусы.

— Хан, пришли первые вести из курултая, — прервал мысли Джучи доверенный слуга Балган.

— У меня питье закончилось — подай мне сперва чаю с перцем и жиром, а после скажешь, — сказал Джучи.

Его не особо заботило то, что решит один великий, но уже больной человек, или стайка шакалов, ждущая, когда лев умрет и оставит им добычу. Джучи в любом случае обвинят во всех грехах, а после, могли бы начать боевые действия. Северный Китай уже как государство не существует и только небольшие очаги сопротивления, как кажется, не сильно беспокоят великого хана. Поэтому можно достигать своей цели — держава от океана до океана.

— Прими, хан, чай, — Балган поставил горячий напиток на доску.

Джучи повел рукой, указывая, что готов принимать информацию.

— То, что ты не пришел на курултай, сильно разозлило Чингисхана, Кулан так же в юрте напела о тебе. И великий хан приказал собирать войско против тебя, братья с удовольствием приняли вести. Никто не поверил в то, что ты болеешь, — слуга озвучивал информацию, которая больше была похожа на сплетни, что гуляют по степи как ветер.

— Это было ясно, и я шел на такие риски. Чингисхан не посмеет, просто потому, что стар и болен, а потом делить наследство станут, воевать между собой. У меня будет время создать свое государство. Что-то еще? — Джучи не узнал ничего для себя важного.

— Дозволь, хан, — в юрту вломился начальник личной охраны Джучи, в сопровождении двух десятков воинов.

— Что случилось, — уже с нотками интереса спросил сын Борте.

— Господин, убили твоего сына Бату, Бурундая и еще семь славных воинов, но всех одинаково — хорезмийской стрелой, — быстро сказал начальник охраны и показал воину на чай, все еще стоящий на доске и ждущий первого глотка правителя западного улуса.

— А что делал Бурундай в моем улусе — Субедей ушел в Тангутское царство? — растеряно спросил Джучи.

Хан откровенно не знал, как реагировать на новости. Он любил своего сына Бату, но как отец. Как правитель же, он видел во втором сыне конкурента, чему способствовало и то, что Бату принимали за своего все сыновья Чингисхана, настраивая молодого, шестнадцатилетнего наследника против его, своего отца. Даже старший сын Орда-Эджен добровольно уступал Бату право наследования улуса. Но все же на Джучи накатывала горечь утраты. Его сердце, еще могло, в отличие от многих монголов сопереживать.

— Хан, повелитель, — резко прервал размышления Джучи начальник охраны. — Воину, что выпил из твоей чаши, стало хуже, чай отравлен.

— Балган! — закричал Джучи, напрочь растеряв неотъемлемое для правителя терпение и величие.

— Твой слуга сбежал, хан, но я пошлю лучших воинов, и его изловят, — начальник охраны поклонился хану и стал быстро отдавать приказы.

— Что же происходит? — шептал Джучи. — Джеллал-ад-дин встал на путь истребления, он бросает мне вызов? Скорее всего — да!

Джучи примет этот вызов, как только выяснит обстоятельства неудавшегося отравления. Если это так же сын последнего шаха Хорезма, то он раздавит его. Вот только не давало спокойствия другое — смерть Бурундая. Этого воина очень любил «свирепый пес» Субедей-богатур и всячески благоволил и помогал своему протеже. Об этом все знали и не скрывали.

Если же обвинят Джучи в смерти Бурундая, хан западного улуса получал еще одного очень грозного врага в лице Субедея, который и так не обрушился на Джучи войной по одной причине — не было приказа Чингисхана. А после того, как «свирепый пес» не получил помощи против булгар и войска хана Джучи стояли у границ, не пересекая их, Субедей не стал приветствовать старшего сына повелителя, а спешно удалился к Чингисхану в ставку.

Через час, избитый, с разрезанными ступнями ног, куда, в раны, обильно засыпали соль, без двух пальцев, перед Джучи стоял на коленях его «верный слуга».

— Кто? — коротко спросил Джучи. — Я убью тебя быстро и не трону наложниц и сыновей.

— Кулун — жена повелителя с Угедеем и Чагатаем, великий хан знал о том и прислал своего человека с повелением не чинить препятствий, — обреченно ответил бывший слуга и помощник.

— Бату и Бурундая тоже ты? — закипая от ярости, спросил Джучи.

— Нет, повелитель не стал бы убивать Бату, он любил его, и Бату ехал на совет семьи вместо тебя, его там ждали, его хотели поставить ханом и продолжить великий поход к западному морю. Убей меня хан, — слуга склонил голову, на которую через несколько секунд обрушилась сабля Джучи.

— Значит, все-таки Джелал-ад-Дин! И это можно использовать себе в пользу, мстить за Бату придет сам великий хан, — усмехнулся Джучи, уже забыв о том, что только что потерял сына. Государство важнее семейных уз — так его учили, так он и считал.

Уже немного приблизившись к ладьям, в бинокль я смог разглядеть не только новгородцев, на борту древнерусских кораблей находились шведы. Типичная для них одежда, вооружение, не было сомнения, что именно они находились рядом с предателями русичами и сейчас ведут новгородских купцов на Запад. Видимо, чтобы другие такие же благородные шведские торговцы не напали на ладьи.

Приказав воинам, на всякий случай одеть что-нибудь из трофейного снаряжения на себя, мы продолжили путь. Держались немного поодаль от ладей. Начинать боевое столкновение на море не хотелось. Тем более, что лежащий в бреду Ермолай может сильно пострадать во время сшибки. Да и три ладьи против одного когга? Но, тут можно было, конечно, поспорить — когги более вместительны, у нас воинов может быть не многим меньше, да и наготове одна небольшая пушка, которую и планировали устанавливать на боевые корабли, но уже в Риге. Так что обойдемся без лишнего шума.

Еще через полчаса ладьи скрылись из вида, а несколько наших кораблей, напротив, показались. Пришлось потратить еще четыре часа, чтобы собрать всю нашу эскадру воедино. И то, если бы не бинокль, можно было и день провозиться. Так что мореманы из нас еще те…

Прибытие в Ригу было будничным, нас не встречали с хлебом солью или салютами. Казалось, что город оправился от прошлогодних событий и выглядел уже ухоженным и вполне благополучным. В порту сновали люди, ругались, кричали, подгоняли носильщиков, которые грузили сундуки, мешки на различные корабли. Интересным было то, что практически все корабли были немецкими. И это в условиях, когда все знают о надвигающейся войне и объявлении папой римским крестового похода против не только язычников, но и русских княжеств. Вот интересно, а как к этому отнеслись в Новгороде, который сдался шведам? Или своя мошна важней креста?