Но меня это совершенно не пугало. Я наконец-то оказалась свободна и не нуждалась в призраках прошлого, маячивших за спиной. Пути к отступлению не было, а я в нем и не нуждалась, ведь впереди лежали все дороги мира.

Б оль в ее глазах заставила меня тут же пожалеть о сказанных сгоряча словах. О тех словах, которые не должны были прозвучать. Я хотел, чтобы она перестала меня ненавидеть, но вряд ли мне это удалось – весь вид Ани говорил о том, что ее отношение ко мне осталось неизменным. По крайней мере, перемен в лучшую сторону было незаметно.

В любом случае, извиняться я не собирался – ни за убийство ее волка, ни за эти слова, ни за что другое. Я просто глядел в бледное лицо девушки, которое побелело еще больше, на губы, сжавшиеся в одну тонкую линию, глаза, без намека на слезы – глядел, в попытке предугадать ее дальнейшую реакцию. На данный момент было два самых очевидных варианта: истерика и депрессия. В Ане было слишком много человеческого; если бы она думала, как стопроцентный оборотень, наверняка напала бы на меня – волки склонны именно к такому способу решения проблем.

Мои предположения сбылись – глаза девушки потемнели от ярости, и я понял, что меня ждет буря.

- Я не желаю быть "в одной лодке" с тобой! – заявила она, - Лучше бы за мной за мной следовала старуха с косой, чем белый волк. Госпожу смерть, по крайней мере, нельзя обвинить в предвзятости!

 Я хотел было привычно огрызнуться, но тут смысл слов окончательно дошел до меня.

- Ты считаешь, что я специально убил… - я скрипнул зубами, - Алексея?

Она резко вскинула голову.

- А разве не так? Мне прекрасно известно, что ты его ненавидел!

- Мы не были друзьями, но законы оборотней я соблюдаю и не стал убивать собрата, если бы мог выбирать, - возразил я, чуть более горячо, чем хотелось.

Теперь в ее взгляде сквозило холодное презрение: Аня не верила мне, и более того – не желала поверить.

- Ты убивал людей! И задолго до того, как оказался связанным со мной и смертью. Так что не надо убеждать меня в том, что ты – несчастная жертва обстоятельств.

Ее плечи подрагивали – я прекрасно понимал, что это означает. Ярость всегда заставляла нас обращаться в зверей: но почему Аня сдерживает себя? В волчьем обличье она бы успокоилась значительно быстрее.

- Убивал… - не стал я спорить с ней, - Ты еще молода, со временем – если выживешь, конечно – поймешь, что вынуждает нас охотиться.

Страх. В ее глазах темнел ужас, перед волчьей непреодолимой сутью. Неужели, за это время Аня так и не смирилась со своей второй половиной? У нее были все данные, чтобы стать прекрасной волчицей – оставалось только избавить ее от излишней щепетильности.

- Я не хочу быть такой, - прошептала она, и я понял, что имеется ввиду "не хочу быть такой, как ты", - Мне нравится жизнь оборотня, в целом, по крайней мере… Но убивать невиновных людей…

- Кто сказал, что обязательно невиновных? Я знаю, ты охотилась на нечисть, а среди смертных попадаются куда более злобные существа.

- Хочешь сказать, что ты… охотился только на негодяев? – удивленно спросила Аня.

Я с усмешкой покачал головой.

- Нет. Этого я не говорил. Однако не стоит исключать возможность того, что ты окажешься более сдержанной, чем я.

У Ани больше не было сил и желания спорить со мной. Она присела прямо на землю, покрытую ковром листьев, и обхватила себя за колени. Я осторожно опустился рядом, пытаясь угадать выражение лица, почти полностью скрытого завесой иссиня-черных волос. Наверное, нужно было что-то сказать, успокоить ее как-нибудь… но нужные слова не желали находиться.

Аня посмотрела на меня краем глаза – не озлоблено уже, только утомленно. Она вновь вздрогнула, хотя холод точно не мог быть причиной этого – волки практически не способны замерзнуть. Решение пришло в мою голову неожиданно…

- Устала? – спросил я, пытаясь поймать ее взгляд.

Девушка чуть заметно кивнула, не переставая дрожать. Я сосредоточился, добавляя в свой взгляд немного внушения. Обычно с другими волками это не срабатывает – если только удастся застать врасплох.

У меня получилось. Аня часто-часто заморгала, а вскоре прикрыла веки. Пусть поспит немного, здесь ее никто не побеспокоит. Сон часто помогает примириться с нелегкой реальностью; я знал это, хотя сам давно уже научился обходиться практически без него.

Во сне Аня выглядела гораздо умиротворенней, однако печать тревог полностью не исчезла с ее лица. Моя рука сама собой потянулась к ее щеке, желая убрать прядку волос, угольным мазком прочертившую белую кожу. Но застыл, так и не решившись прикоснуться к ней. Вместо этого, я снял с себя куртку и накинул на нее – это был своеобразный знак, обещание того, что я вернусь. Даже, если девушка не слишком жаждет моего общества, ей нужно разобраться в собственном прошлом – а я могу в этом помочь. Так что, думаю, она сможет потереть мою компанию какое-то время.

Уходя, я мучительно размышлял о том, что хочу, чтобы Аня перестал видеть во мне исключительно врага, с которым связала ее судьба. Чтобы из обсидиановых глаз девушки исчезла боль и обида на меня… И в тоже время понимал, что шансов на это почти нет.

М не снился тревожный сон, от которого внутри что-то щемило.

Я была волчицей и бежала, наслаждаясь скрипом и хрустом снежного наста под мягкими звериными лапами. Рядом со мной, бок о бок бежали другие волки – моя семья, моя стая. Темная ночь распростерла над нами свой звездный полог с брошью полной луны – знака нашего невероятного родства. В этом было что-то удивительно правильное и привычное: нестись сквозь мрак, высекая когтями искры-льдинки из сугробов, вместе с другими, способными понять твою тоску.

 Волки были разными, не похожими друг на друга – но ночь делала нас почти одинаковыми серыми тенями, призраками зимы, вынужденными вечно бежать под холодным лунным светом. Это было счастье с привкусом невысказанной горечи, сладкое и пронзительное, как наши песни, посвященные непроходящему одиночеству и лунной госпоже.

 Я чувствовала себя собой и своей среди четвероногих братьев и сестер. Впервые за последние годы (а, может, и за всю жизнь) я чувствовала себя целой, и кровавое прошлое Первой Зари совершенно не беспокоило меня. Оно было далеким, неразличимым и не имело никакого значения в этой дикой полярной ночи, наполненной самым древним танцем – волчьей охотой.

Но мое счастье – счастье того, кто обрел свое место в подлунном мире – длилось недолго. Лапы, до этого почти не касавшиеся земли, стали вязнуть в снеге, неожиданно превратившегося из твердого наста в липкое месиво. А стая продолжала свой бег, оставляя меня позади. Они не собирались возвращаться за мной, и стало понятно, что чувство единения было всего лишь иллюзией. Я навеки останусь чужой для них – волчицей-одиночкой, непохожей на остальных.

Мой плачущий вой пытался прорезать черно-белую ночь, но вязнул в начинавшейся метели, кружащиеся снежинки заглушали песнь отчаяния.

И тогда я увидела его. Волка со шкурой цвета зимы, окружавшей нас – единственного, кто не убежал вместе с остальной стаей. Он смотрел на меня черными – совершенно не животными глазами. И я смогла подняться на ноги: снег вновь обрел плотность, способную выдержать меня.

Я поглядела на белого волка, а потом в ту сторону, куда ушла стая -  и снова на того, кто остался, не бросил меня одну посреди ледяной пустыни. Волк подошел ближе, и я вновь ощутила то единение, что испытывала рядом со звериной семьей.

 Он потрусил, совершенно не проваливаясь в снег – но не слишком быстро, как бы давая мне возможность последовать за ним. И я собралась и понеслась за волком, а настигнув его, бежала рядом, чувствуя его живое тепло.