Я почувствовала шевеление травы, рядом со мной опустился Шейд. Он мягко улыбался, отчего мне вдруг стало так легко…

- Знаешь, когда-то я слышала такую примету… - я устроилась поближе к дампиру, и он приобнял меня, - Уйди туда, где тебя никто не услышит – и прошепчи самую сокровенную мечту ветру… Он унесет ее на небеса, и мечта непременно исполнится.

- Интересно... – пальцы Шейда начали осторожно перебирать мои волосы, - А я в одном из миров слышал другое. Прокричи свое имя ветру – и станешь, как он, свободным и безымянным…

Его лицо казалось абсолютно безмятежным, но в серебристых глазах метались тени неизвестного происхождения. Почему-то мне подумалось, что это тени прошлого, которое дампир не может и не хочет забыть.

- Шейд – это ведь не твое настоящее имя? Я помню…

Парень тихо рассмеялся в ответ.

- Что значат слова "настоящее", "ненастоящее"? Да, меня звали иначе в прошлой жизни, но ведь и ты уже не та Миа-Кхель…

Я промолчала, зная, что он прав. Почти… Только во мне куда больше от принцессы, чем хотелось бы. Между волчицей и черным фениксом – где там место для меня самой? Два зверя, две темных твари, порождения мрака… И они живут во мне.

Дыхание дампира защекотало шею. Он нежно прикоснулся к коже губами, потом слегка прикусил…

- Не бойся, - шепнул Шейд, заметив, что я невольно вздрогнула.

- Я никогда не боялась тебя… Даже, когда считала, что смогу убить… - "я не боюсь тебя… только за тебя" – вот какие слова так и остались невысказанными.

В тот момент я была готова подарить ветру свое имя, свою свободу – что угодно. Если бы вместе с ними, он забрал и наследие Первой Зари… Если бы я поняла, что могу не бояться за тех, кто мне дорог.

Моя жизнь вновь потекла в привычном обманчивом ритме. Иллюзия обычного человеческого существования, к которой я вновь вернулась. Вот только сейчас рядом не было человека, которому можно было открыться и довериться. Мои земные родители оказались рады возвращению "блудной дочери" – несмотря на колдовские манипуляции с их воспоминаниями. Однако их общество, хоть и утешало, но не было способно разогнать одиночество.

Оставалось лишь ожидание и медленное-медленное течение времени. Возможно, когда-нибудь я вновь встречу всех тех, кто был мне дорог… Все возможно. А пока жизнь идет дальше и, если не зацикливаться на знании пифии, можно позволить себе надеяться.

Я все еще пытаюсь радоваться различным мелочам – это то, чему меня учил Линн. Ясному солнечному дню зимой, красоте падающего снега и прочему, прочему…

Правда, к прежнему образу девочки-хохотушки так и не вернулась. Люди говорят, что часто я будто выпадаю из реальности: взгляд становится отстраненным, а на губах появляется какая-то грустная улыбка. И, конечно, не получается ответить им, о чем же я думаю в такие моменты.

А еще я неожиданно, даже для себя самой, занялась рисованием. Ничего серьезного, всего лишь неумелые наброски простым карандашом. И сюжеты в большинстве не блещут разнообразием: размытая фигура (всегда спиной или так, что лица не разобрать), уходящая прочь; волчья стая, бегущая под полной луной; иногда, девушка, за спиной у которой черные крылья, а из глаз текут кровавые слезы. Пару раз пробовала набросать автопортрет, но что-то не выходило…

Думаю, задержусь здесь еще немного, а потом вновь умчусь странствовать по миру. Жизнь в вечной дороге, когда идешь, не останавливаясь и  не оглядываясь назад – лучшее средство от хандры и ностальгии… Наверняка я вскоре захочу и смогу от них избавиться.

***

Я сидела на подоконнике с альбомом в руках. Вслушиваясь в "музыку ветра" за окном, пыталась поймать призрачное вдохновение. Но карандаш лишь вычерчивал бессмысленные путаные линии, которые никак не желали складываться в рисунок.

Сегодня что-то тревожило меня с самого утра. Кажется, люди подмечали, что я была очень отрешенной – сильнее, чем обычно. Ощущения как перед приходом тяжелой болезни: ты пока еще здоров, но уже знаешь, что на следующее утро проснешься слабым, со слезящимися глазами и будто исцарапанным изнутри, ноющим горлом… И все же ничего конкретного. Даже не предчувствие, а пред-пред-предчувствие.

Стало очень тихо, однако я не сразу это поняла. Черные, словно вырезанные из картона для театра теней, деревья раскачивали ветками на фоне темно-серого мрачного неба. Но китайские колокольчики безмолвствовали, да и сам ветер не спешил запеть свой тоскливый плачущий романс.

- Здравствуй, Рината.

До дрожи в коленках не хотелось оборачиваться. Зачем, если можно вечно глядеть в окно, постепенно впитывая холод через мутное стекло, не думать ни о чем…

Но, пересилив себя, я все-таки повернулась к призрачному образу матери. Она пришла одна, без отца? Это что-то новенькое… Обычно она лишь безропотной тенью следует за ним. И еще кое-что… Я не знала, зачем она пришла, что хочет сказать. Нет, мой дар по-прежнему был при мне, как бы я не старалась его игнорировать – сути это не меняло. Однако стоило попытаться увидеть что-то связанное с сегодняшним визитом – и внутренний взор будто затягивало густым туманом.

Я посмотрела в непроницаемо-черные, как два кусочка камня, глаза и задумалась: сколько этой пифии осталось до падения во тьму? От этой мысли, несмотря на мое отношение к родителям, стало грустно… Такой участи не пожелаешь никому, даже врагу, не то что той, кто подарила тебе жизнь.

- Здравствуй, мама, - смогла я выдавить из  себя ответное приветствие. Почему-то она не спешила говорить дальше и только смотрела на меня немигающим взором.

Я резко выдохнула сквозь стиснутые зубы.

- Пожалуйста, давай сразу к делу… - Я не хотела общаться с тенями прошлого. По крайней мере, не с этой его частью. Почему те, кого я любила, ушли, а остальные все не оставят в покое? Вопрос без ответа – а ведь таких для пифий не может быть.

- Прости меня! – чего-чего, а такого я точно не ожидала. Эти два слова мать произнесла чуть ли не с яростью, они были яркой вспышкой, на которую она потратила почти все силы. Следующие слова звучали гораздо слабее. – Я знаю, наш дар гнетет тебя, так было всегда… Ты пыталась убежать от самой себя…

Я уже собиралась возразить, но прикусила язык, вдруг осознав: это правда! Но ведь в случае с пифиями принять себя – значит, отдаться на растерзание тьме…

- Я не знаю, как помочь тебе, - прошептала мать, мне показалось, что ее душат слезы, хотя раньше я никогда не видела ее плачущей, - Я ведь даже себе помочь не могу. Но знаю, что ты привязалась к той девушке из народа Первой Зари…

- Аня? – голос предательски дрогнул.

- Да. Она в опасности, ты можешь помочь ей…

- Ничего я не могу! – костяшки пальцев вдруг обожгло болью, я с удивлением поняла, что со всей силы ударила кулаком в стекло – удивительно, что оно не разбилось. – Если помнишь, я заперта в этом мире, а Аня сейчас…

- От любого замка есть ключ. А если нет, его можно просто сломать, - по-своему красивое женское лицо никогда еще (на моей памяти) не горело такой решимостью. Решимостью того, кому уже нечего терять…

Она подошла ко мне, я ощутила прикосновение ледяных не совсем материальных губ ко лбу.

- Я люблю тебя, Рината… Прости, что говорю это только сейчас.

По ее щекам и лбу побежали трещины – сначала просто тонкие темные линии, больше похожие на морщинки, они становились все зазубреней и шире. Белки глаз почернели окончательно, в них угасли последние отблески света. Но губы успели повторить еще раз: - Люблю…

В последний раз почти призрачные пальцы коснулись моей руки, а потом ткань миров разорвалась, и я полетела в бездну…

- Кого ты имеешь в виду? – голос подрагивал, словно от страха. Я понадеялась, что вампирша не заметит моего притворства. Но… не повезло.