И вот, впервые за многие-многие дни, я видела во сне что-то светлое. И уже успела обрадоваться… Вначале, просто разрозненные отрывки из собственной жизни, детства. Вот только никак нельзя было разобрать, мое ли это детство или Миа-Кхель. Но мне было хорошо в этих туманных полуобразах, наполненных звенящим смехом и сладковато-цветочным ароматом… А потом все изменилось.

Это был мой город. Вокруг царило раннее лето или поздняя весна, свежий теплый воздух пропитался пьянящим ароматом черемухи. Яркое солнце разливало свой золотистый свет по небу, земле, домам, просвечивало насквозь нежно-зеленую листву… Но я не чувствовала тепла, как будто внутрь залили ледяную воду из зимней проруби. Немело сердце, заходясь в лихорадочной попытке согреться, расколоть сковавший его лед. Захотелось упасть на нагретый асфальт, впитать его жар, надеясь, что стужа покинет меня… А за спиной раскрыла крылья ночь, желая настигнуть меня, и только узкая полоска света отделяла нас друг от друга. Вокруг метались тени знакомых, близких, друзей… умерших и еще живых. Некоторые из них что-то говорили, беззвучно шевеля губами; другие укоризненно качали головами; а третьи тянули руки в непонятной мольбе. Вот только никто из них не мог помочь.

Я бежала, ощущая, как за спиной колышется воздух от взмахов гигантских черных крыльев. Не зная, куда бегу, где надеюсь скрыться от этой жуткой тьмы… И по неизвестным причинам ноги и ужасающая паника привели меня в странное, очень странное место. Поначалу оно напоминало старое кладбище в моем родном городе: привычные повороты тропинок, новехонькие надгробия, перемежающиеся покосившимися деревянными крестами… Вот только деревья здесь росли гуще, а воздух, казалось, застыл в желтоватых осенних сумерках. Здесь можно было скрыться от тьмы, но нельзя было отыскать свет.

Я устало присела рядом с одной из могил, прямо на влажные листья цвета ржавчины. Это место покоя, можно сказать, вечного упокоения. Когда-то мне страстно хотелось именно этого… А теперь? Что же теперь? В данную минуту я пожелала просто закрыть глаза и уснуть. А проснуться, как спящая царевна, только много лет спустя – и пусть к тому времени все проблемы исчезнут сами собой…

Но я прекрасно понимала, что в моем конкретном случае они не исчезнут, пройди хоть сто лет, хоть двести. Даже две тысячи лет оказались не сроком для проклятия…

Стоявшая вокруг тишина давила на уши. Я не могла отыскать в себе силы сказать или хотя бы прошептать что-нибудь, не могла попытаться сломать пугающее безмолвие. Да и желания такого почти не было… Стало как-то все равно, навалилось бархатным саваном безразличие ко всему. Оставалось лишь наблюдать, как беззвучно гоняет по земле сухие листья слабый ветер, пахнувший подгнивающими цветами.

Я не слышала и не чувствовала, как кто-то подошел ко мне. Только легкое прикосновение к плечу вывело меня из оцепенения.

"Вестница", - одними губами прошептала я. Черноглазая дочь кхана медленно кивнула. Она протянула мне руку, помогая подняться с земли. Одета Нихиль оказалась в длинное белое платье, больше всего напоминающее свадебное. Мгновением позже я с удивлением поняла, что на мне точно такой же наряд… Только, то тут, то там, по нежной ткани расползались пятна… Не алые, а скорее буровато-ржавого цвета – но я все равно поняла, ч т о оставляет такие следы, догадалась, почувствовав солоноватый запах и ощутив привкус металла на языке. Но кровь не моя – я не ранена, да и боли нет…

"Зачем ты пришла?" – немой вопрос в моих глазах каким-то образом добился ответа.

Вестница протянула  мне что-то. Опускаю взгляд – маска, будто сделанная из черного стекла. Если долго глядеть на ее темную поверхность, отражения изменяются, оставляя тебя в растерянности: обман ли зрения или, и вправду, маска показывает не то, что видят глаза?

- Сделай то, что должна, Миа-Кхель… - голос Тиар-Хин не нарушает тишину, а каким-то образом вплетается в нее.

Я послушно приняла из ее рук странный дар, смутно чувствуя, догадываясь, что делаю нечто неправильное. Однако остановиться не могла.

Вестница глядит на меня не мигая, а я прикладываю маску к лицу, вроде бы, лишь примеряя ее, не до конца уверенная, что так нужно, но все четче и четче осознавая непоправимость действий.

- Пр о клятая кровь прольется, - нараспев произносит Тиар-Хин, - И мир сгорит в черном пламени, оставив лишь пепел, из которого ничто не сумеет возродиться. Сделай, что должна, - повторила она, взмахом тонкой белой руки указывая туда, где деревья росли гуще, а воздух казался еще неподвижной.

Я послушно двинулась, куда меня направили. Другого выбора у принцессы черного феникса просто не было.

И, похоже, я снова ошиблась – простые сны мне уже не снятся вовсе…

Снятся мне порой вещие сны… Не так часто, как можно было ожидать. Обычно у нелюдей – даже полукровок – "шестое" чувство обострено до невозможности, что отражается, в том числе, и в тонком мире. Но я обычно и вовсе снов не вижу, а уж таких реалистичных… Когда ощущается каждый листок под ногами, как вживую втягиваешь носом запах осени и влажной земли. Когда, будто наяву, сердце готово разорваться от тревоги – только неизвестной и необъяснимой.

Я не знал, куда деваться от этого жуткого и опустошающего чувства – словно я потерял или вот-вот потеряю что-то важное. Судорожно оглядываясь по сторонам и не видя ничего, кроме бесконечных колон древесных стволов, я так и не смог понять, что же именно.

Мгновением спустя вокруг что-то необъяснимо изменилось. Словно  бы откуда-то вдруг потянулась тонкая мелодия – настолько тихая, что ее и не слышишь, а только догадываешься – невыразимо прекрасная, но отчего-то пугающая. Она походила одновременно на пронзительную колыбельную, которая мать может петь ребенку, умирающему у нее на руках; на негромкий плач над могилой самого близкого человека; и на отчаянную молитву, полную какой-то полумертвой, бессмысленной уже надежды. И я пошел за этой песней, поддавшись ее странному очарованию и сердцем чувствуя, что так сумею отыскать свою неизвестную потерю.

Не знаю, сколько я шел. Усталости не ощущал, а определить время не давало это неизменное освещение, атмосфера вечного сумрака. Да и мелодия, кажется, не становилась ни тише, ни громче, однако она немного изменилась, наполнившись какой-то, пока затаенной яростью – как у воина, который заканчивает стенать над трупами убитых друзей и готов уже снова подняться, взять меч в руки и отомстить врагу. По-крайней мере, так показалось мне…

Что-то мелькнуло между деревьев, увиденное только краем глаза и сразу исчезнувшее. Не задумываясь, я бросился туда, пытаясь настигнуть ускользающее видение. Но теперь странный лес стал и вовсе каким-то лабиринтом – я петлял между стволами, задыхаясь от запаха прелой листвы и время от времени видя где-то впереди край белого платья… И еще громче и пугающей становилась песня, в ней кроме музыки и невнятных звуков появились слова на неизвестном мне языке. Теперь это больше напоминало какое-то заклятие, чем молитву или колыбельную.

Сердце билось о ребра почти что в агонии, стало вдруг ясно: если не настигну видение в белом платье, случится что-то страшное. Впрочем, даже если настигну – оно все равно может случиться. Но тогда у меня появится хоты бы крошечный шанс.

 И вот я вылетел на небольшую полянку и увидел Ее. Она стояла ко мне полубоком, с лицом, прикрытым маской. И все равно, не узнать было невозможно…

Я собирался уже окликнуть любимую по имени, но замер, так и не зная, какое назвать. Дело было в том, что каждое мгновение Она изменялась, перетекая из одного образа в другой, будто вода. Длинные волосы становились то пепельно-русыми,  то темнели почти до черноты… Подозреваю, что и с чертами, скрытыми под маской, происходило то же самое. Песня стала совершенно оглушающей, она чуть ли не сбивала с ног, как ураганный ветер. Я так и не понял, кто же передо мной: Миа-Кхель или Эни? Мне нужно было подойти ближе, сорвать темную личину, заглянуть в глаза… Но казалось, что оставшиеся несколько шагов сделать невозможно.