Опустила голову, вытащив волосы из его захвата, и уперлась в грудь, безмолвно требуя отпустить меня, и не смогла проигнорировать удовольствие, ощутив, как быстро и мощно молотится его сердце под моей ладонью. Как же Он далек от спокойствия, отражавшегося на лице. Освободившись, уже сама побрела первой на ватных ногах в комнату, предлагая или следовать за мной, или убираться.

— У меня был сегодня самый отвратительный день из возможных, так что многого не жди, — неожиданно мне стало как-то неестественно весело, и я продолжила: — И кстати, имей в виду, что ты собираешься переспать с женщиной, обвиняемой в жутчайшем убийстве с расчлененкой. Может, передумаешь и сбежишь, пока не поздно?

На какое-то время за спиной воцарилась тишина, а потом раздался такой громогласный хохот, что я аж присела от неожиданности.

— Ты — убийца? — Развернувшись в дверях комнаты, увидела, что Его накрыло новой волной веселья, вот только почему мне в Его смехе послышались откровенно жестокие и циничные нотки?

— Не веришь? — На секунду стало даже немного иррационально обидно, неужели я произвожу настолько безобидное впечатление?

— Я знаю, что это не так, — беспечно пожал Григорий плечами и приблизился, начав теснить меня к дивану. И я Ему это позволила, отметив, как непривычно то, что у Него появилось имя. Которое, кстати, никак в моей голове к нему не клеилось.

— А вот следователь, ведущий дело, так не считает, — пробормотала, наблюдая, как Он снимает и отбрасывает на стул пиджак.

— Просто выкинь это из головы, — ответил Он, расстегивая рубашку, но я перехватила Его кисть и оттолкнула. Если уж я решила, что могу сделать себе такой подарок, то хочу развернуть его самостоятельно. — Я все решу, Аня.

— Угу, — сглотнула, медленно открыв для себя все больше Его кожи, покрытой темной порослью жестких волос, и тут до меня дошло. — Имя. Я тебе его не говорила.

— Как будто это мне было необходимо, — фыркает Он.

Ладно, черт с ним, потом разберусь. Отмахнулась от очередного сигнала тревоги на границе сознания и потерлась щекой о Его грудь, вдыхая жадно и уже нисколько не скрываясь и не сдерживаясь.

Какое же все-таки это непередаваемое облегчение — перестать думать и ковыряться в себе, а просто начать наслаждаться самим моментом. Это как волшебная трансформация, когда отпускаешь себя, позволяя абсолютно все, прямо сейчас. И в этот момент даже усилия разума вдруг переключаются с предостережений и просчета возможных последствий на пристальное изучение моего столь желанного приза. Моя жажда по нему была такой долгой, что я отчаянно хочу хоть глазами захватить все и сразу, причем сию же минуту. Но не позволяю себе поспешности, дразню себя еще больше, заставляя подрагивающие руки двигаться медленно. Одна пуговица — скольжение пальцев, поцелуй, еще, мой глубокий вдох. Еще одна и все снова. Смакую, растягиваю, катаю на языке и в сознании каждую каплю постепенного обладания вожделенным. Запоминаю все оттенки своих ощущений, поглощаю его реакцию.

— Похоже, ты так всю ночь продолжать можешь, — в грубом голосе Григория поровну возбуждения и раздражения, он хватает мою руку и опускает на свою ширинку. Прижимает мою раскрытую ладонь к стоящему члену и толкается в нее, сжимая зубы и резко выдыхая.

Его потребность — жгучая и неистовая — прокатывается по мне, вызывая не менее острый отклик на всех уровнях. Сознание упивается силой его влечения, и наплевать, насколько это грешно, примитивно и ничуть не романтично. Тело отзывается влагой и готовностью.

— Считаешь, нужны еще промедления и поддразнивания, женщина? — хрипло бормочет Григорий и пытается окончательно оттеснить к дивану, но я упрямо упираюсь ему в грудь. Ясное дело, не пожелай он подчиниться, мне этот локомотив не остановить, но, однако же, он замирает, хоть и смотрит на меня с голодным недовольством.

— Может, это я себя дразню, а не тебя, — возражаю я и снова прижавшись, провожу губами и зубами по его шее, так, как недавно делал он. Мой халат давно распахнулся, и я сама всхлипываю от того, как жесткая поросль на его груди щекочет мои почти болезненные соски.

В ответ мужчина вздрагивает и откидывает голову назад, будто вымогающий больше ласки огромный кот. И я даю нам обоим это, потому что даже просто вот так тереться об него, облизывая его горло, царапая лицо об его щетину, вдыхая полной грудью — это совершенно непередаваемые ощущения. Я раньше и понятия не имела, что они могут достигать такой степени интенсивности. Скольжение моих раскрытых ладоней по его груди и торсу, терпкая солоноватость его кожи, одуряющий экзотичный запах, то, как он сдавленно постанывает и вздрагивает, даже уплотнения его шрамов, на которые я натыкалась пальцами повсюду — все это новые, сводящие меня все больше с ума, грани и нюансы удовольствия. И я вдруг открываю для себя, что безумно жадная и хочу его еще больше, настолько больше, что не уверена, что у этого есть пределы. Когда Григорий управлял процессом, я себя откровенно теряла, утопала в похоти и желании получить разрядку. Сейчас же все было по-другому. Для меня уж точно. Может, конечно, дело в том, что оргазм я уже получила, но возбуждение растет медленнее, при этом оно многократно объемнее, словно неторопливо вызревает и заполняет каждую клетку тела, неуклонно достигая взрывоопасной концентрации. И то, что в этот раз я управляю движением, опьяняет меня ничуть не меньше, чем подчинение властности Григория раньше. Но, похоже, у него другое мнение, а его терпение практически иссякло.

— Хватит жилы из меня тянуть! — срывающимся голосом приказывает он.

Одна его рука оказывается на моей ягодице и, накрыв ее полностью, сжимает до сладкой боли, а вторая требовательно собирает волосы на затылке и тянет, заставляя посмотреть ему в лицо. Он приподнимает меня, вынуждая раздвинуть ноги, одновременно толкаясь бедрами, и его стояк вжимается прямо в мой лобок и клитор. Меня тут же выгибает как от разряда, и я кричу, вцепляясь в его плечи. Но, уступив во всем, я не желаю отступать в мелочах. Черт его знает почему!

— Моя территория, мои игры! — упрямо возражаю, задыхаясь.

— Вот, значит, как, Аня? — Я бы сочла его тон угрожающим, но сейчас не в том состоянии, когда могла бы бояться. — Я ведь могу и заставить. И тебе это понравится!

Он снова, удерживая меня за шею и задницу, приподнимает и опускает на себя, создавая давление и трение, вызывающие мой новый вскрик. Глаза почти закатываются, позвоночник гнет, а внизу живота нарастают одуряюще сладкие спазмы. Если он так сделает еще пару раз, я кончу. Разлечусь в пыль, и ничего с этим не поделать.

— Знаю, что понравится, — не спорю я и, натянув волосы, подаюсь вперед, чтобы облизнуть и царапнуть зубами его сосок. — Но если заставишь — больше не приходи!

Григорий вздрагивает всем телом и неожиданно отпускает меня. Я оказываюсь на ногах, но вынуждена схватиться за его руку, потому что не особо они меня держат.

— Ты словно ребенок, — ухмыляется он. — Хочешь поиграть и смехотворно угрожаешь! Но знаешь, что? Я тебе уступлю. Сегодня! Не потому, что боюсь, что больше не пустишь. — Его губы снова насмешливо изгибаются, давая мне понять, насколько смехотворным он это находит. — А потому как я тебе вроде как должен.

Он снимает уже полностью расстегнутую рубашку, отбрасывает и расставляет руки, давая увидеть себя почти во всей красе.

— Давай, делай, что хочешь, женщина!

Вот же сукин сын, ну теперь я просто одержима желанием стереть это самодовольное выражение с его лица. Знать бы только как!

— Делай, что хочешь? — прищуриваюсь я, даже не пытаясь анализировать, чего во мне сейчас больше — злости от его самоуверенного нахальства или вожделения, которому совершенно плевать на терзания самолюбия. — Уверен?

— В пределах разумного, — делает Григорий оговорку, и я нарочно плотоядно улыбаюсь, отступая и проходясь по нему нахальным взглядом. Как же, черт возьми, можно быть таким… охрененным. Ни одного более литературного определения сейчас не рождается в моей голове.