— Я не смогу! — меня затрясло, и слезы полились ручьем.

— Сможешь! Я не хочу, чтобы мой голем был чокнутым, значит, ты такой не будешь! — Грегордиан потащил меня обратно.

— Как будто тебе не наплевать! — закричала я, вырываясь уже отчаянно. — Если нужно кого-то убить, то делай это сам! Тебе не привыкать!

Грегордиан, не обращая внимания на мои крики и сопротивление, практически поднес меня к Алево и накки. Вжав спиной в свое тело, он стиснул одной рукой талию, фиксируя, другой снова вложил в руку кинжал и стиснул, не давая его выбросить. Резкий удар, и лезвие вспороло грудь существа, а его дикий вопль слился с истошным общим криком детенышей, наблюдавших за убийством отца. Кажется, я тоже кричала. Все то время, пока Грегордиан, манипулируя моей рукой, вырезал сердце накки.

— Смотри в его глаза, пока он не умрет! — рявкал он и встряхивал меня, когда пыталась зажмуриться.

И я смотрела. Эмоции просто отключились. Звуки и запахи исчезли. Все внутри будто онемело, и казалось, я покидаю этот мир, а не существо, чья кровь заливает мою руку и брызгает в лицо.

Когда все закончилось и Грегордиан отпустил меня, я все продолжала стоять и смотреть. Как падает мертвое тело, отпущенное Алево. Как он и Хоук с рыжим взялись за детенышей. Один за другим те опускались на пол. Остались лишь двое самых маленьких. Они уже не плакали. Просто смотрели так же, как я. Маленькие дети. Дети-чудовища, которым для выживания нужно жрать кого-то заживо.

— Идем, нам больше нечего тут делать, — сказал Грегордиан и потянул меня к выходу.

— Почему? — хрипло спросила я, когда и остальные пошли за нами, оставляя малышей.

— Богиня запрещает нам тотальное уничтожение, — равнодушно пожал плечами Грегордиан. — Все существа этого мира — ее творения. Мы не вправе стереть чей-то род окончательно.

— Но разве они выживут? Сами? — Не знаю даже, зачем это спрашиваю. Разве мне сейчас вообще есть дело хоть до чего-то, когда ощущаю себя выпотрошенной.

— Как будто мне не плевать, или я буду сожалеть, если нет, — отмахнулся небрежно Грегодиан.

— Ненормальный мир, — пробормотала я, — чокнутые создания, безумная Богиня!

Если меня и услышали, то никак на мои слова не отреагировали. Похоже, обвинение в богохульстве мне не грозит.

— Вымыть. Одеть. Накормить! — три команды, отданные Грегордианом, предшествовали его очередному исчезновению в ближайших зарослях.

— Опять задержка! — проныл рыжий еле слышно, но даже пялиться на меня недовольно не рискнул.

Хоуг же на этот раз вообще ничем не выдал своего недовольства.

Мы не стали возвращаться на поляну, на которой был ранее разбит лагерь. Как только в растительности образовалась достаточная проплешина, Алево остановился, и остальные последовали его примеру.

В этот раз мне не предлагалось комфортных условий в виде палатки и интимного уединения. Просто, повинуясь воле блондина, прямо посреди поляны появилась ванна.

— Живее! — сказал мужчина, не прикасаясь, но указывая весьма настойчивым жестом на удобство. А может, будет точнее сказать милость? Ведь с местным отношением вряд ли кто-то испытывал бы угрызения совести, заставив идти, как есть. Голой и покрытой засохшей кровью. Своей и моей невольной жертвы. Или это я, черт возьми, была тут жертвой? Как понять свое положение в этом ненормальном мире? Кто здесь добыча, а кто агрессор?

Хотя… плевать. В моей руке еще совсем недавно билось, постепенно затихая, чужое сердце. Кровь, едва теплая, но бьющая тугими струями, прекращала свой бег прямо под моими пальцами. А потом она окончательно остыла и застыла коркой на моих кистях и повсюду, где попала.

Шагнув в воду, содрогнулась. Желудок свело сухим спазмом от осознания — прохладная вода теперь вечно будет мне напоминать температуру крови накки, которая толчками текла по моим ладоням.

Задохнувшись в беззвучном крике, я попыталась выдернуть ногу из этой идеально прозрачной, но бесконечно отвратной воды. Но Алево обхватил сзади и сжал неосторожно мое горло, надавливая на плечи и вынуждая сесть в нее полностью. Меня гнуло в рвотных позывах и трясло, но он не отпускал. В какой-то момент показалось, что все — сейчас я просто задохнусь от его удушающего захвата и от собственной панической атаки. Я забилась неистово, желая его искалечить или хотя бы укусить. Причинить боль любым из возможных способов. При этом проклятая вода не издала ни единого всплеска, и вообще эта наша яростная борьба происходила в почти сюрреалистичной полной тишине.

— Не смей! — Алево произнес это тихо, но у самого моего уха, и с таким внутренним посылом, что истерика вдруг прервалась. Будто кто-то, имеющий власть, обрубил ее резко и без остатка.

Мышцы обмякли все и сразу, и я, повинуясь его движению, опустилась в жидкость. И по мере погружения я ощущала изменения в себе. Нет, не от того, что, оказавшись в этой кристально сверкающей субстанции, моя кожа очищалась мгновенно. Ни бурых всполохов смываемой крови, ни мутности, просто исчезающая ржаво-коричневая корка. Жидкость оставалась такой же девственно чистой. Таким же, казалось, становилось и мое тело, но я знала, что это только снаружи. Может быть, накки и был убит и больше не мог отравлять мой мозг, но проклятый окружающий меня мир справлялся с этим гораздо успешнее. Чем более чистой я становилась снаружи, тем более испачканной и опустошенной чувствовала себя внутри. И какая — то неправильная, но всегда существовавшая часть меня… приветствовала это. Я опускалась все ниже, погружаясь уже с головой в эту «не воду», но и в собственную порочность. Могла ли я… нет, не хотеть смерти накки… но оправдывать ее, просто потому что он сам был агрессором и приговорил меня первым? Не знаю. Скорее, нет. Это меня характеризует как жертву, готовую сдохнуть, но не ответить насилием? Нет! В момент, когда я увидела то существо — их заживо поедаемую жертву — я хотела смерти всему их роду. Но своими руками? Нет-нет-нет! Да, но разве это не трусость — знать, что кто-то заслуживает смерти, но перекладывать самое главное на чужие плечи. Отстраняться, в попытке сохранить хотя бы условно чистоту рук. Вынырнув, посмотрела на свои ладони снова. Идеально чистая кожа. Вот только для меня кровь с них никуда не делась!

— Голем, вставай. Деспот не отличается терпением, — рванул меня за мокрую руку Алево, поднимая.

При этом он очень пристально уставился на то место, куда меня укусил накки. Его взгляд был таким, что я невольно прикоснулась там и ощутила под пальцами только гладкую кожу. Глаза блондина несколько раз метнулись к моим и обратно к месту бывшей травмы, будто он размышлял, стоит ли меня о чем-то спросить. Но потом только нахмурился и буркнул: «Живее!».

И я подчинилась. Встала на мягкую траву, ощущая себя в высочайшей степени чистой снаружи и до стерильности опустошенной внутри. Тонкой, как стекло оболочкой, лишенной содержимого, сквозь которую должен свободно проходить свет этого ненавистного мне мира. Тело и волосы высохли моментально, но мне ни до чего не было дела.

— Одевайся! — кивнул мне Алево на небрежно брошенную одежду — теперь точные копии моих джинсов, блузки и кроссовок.

Мне, может, и было бы интересно, почему не серая кожа, как накануне, но точно не сейчас.

— Ешь! — сунул Алево мне серебряное блюдо. Но тут организм взбунтовался.

— Нет! — скрутило так резко, что я двинула рукой по краю тарелки, и она улетела, теряя содержимое по пути. Я сделала это не нарочно, но, однако, замерла в ожидании наказания.

Но Алево лишь покосился на рыжего и Хоуга и, убедившись, что они заняты беседой и не заметили этого моего невольного взбрыка, просто рыкнул:

— Выходим!

За этим последовал уже знакомый мне мелодичный свист, и спустя несколько минут появился Грегордиан. Все выстроились в уже привычный порядок, и мы двинулись вперед. Несмотря на полное внутреннее опустошение, тело по-прежнему было полным сил и подступающей к коже энергией. Казалось, стоит мне подпрыгнуть, смогу помчаться дальше, как упругий мячик. И это состояние бурлящей в моей плоти жизни составляло резкий контраст со все разрастающимся каким-то омертвением сознания и чувств. Мы шли много часов без остановки, и я не ощущала усталости. Не хотелось есть, спать, не мучала жажда. Не интересовал пейзаж вокруг и то, как он меняется с каждым часом пути. Все что я видела — это широкая спина Грерогдиана передо мной и цепкий взгляд Алево, если оборачивалась. Оттенок солнечного свет изменился, намекая на близкие сумерки, когда мы вышли окончательно из густого кустарника, в который незадолго до этого превратился лес, на равнину, сплошь покрытую ковром растительности насыщенного салатного цвета. Внешним видом она тоже напоминала съедобную зелень — широкие мягкие листья, вот только толстые и мясистые, в отличие от земного салата.