А уж тем более спать. И мне абсолютно наплевать, насколько по-детски выглядит это мое дурацкое бегство, и до какой степени восстает против мое либидо. Близость к этому мужчине разрушает меня, меняет мою личность, так что я буду бежать так быстро, как могу.

— Аня, где мне находиться — решаю только я. А я решил, что сегодня мне нужна именно твоя компания. И не пытайся снова выдать мне всякую чушь о других планах. — Он схватил меня за руку и развернул к себе, вынудив ощутимо врезаться в его жесткое тело по инерции. — Иначе я тебе очень быстро докажу, как легко поменять любые твои планы.

Обхватив на уровне локтей одной рукой, Григорий тесно прижал к себе так, что я не могла особо дернуться, вторую ладонь он протиснул между нами и расположил в самом низу моего живота. Он не делал больше ни единого движения, просто обозначивал для меня же самой, как я реагирую даже на такое простейшее воздействие с его стороны. Сволочь, какая же он сволочь, и почему однозначного понимания этого не может быть достаточно для того, чтобы убить любой проблеск желания к нему? Все, на что у меня хватало сил — это не обмякнуть в этом захвате, уткнувшись в него носом, пьянея от его запаха, и не начать толкаться бедрами к прожигающей одежду ладони, покорно выпрашивая еще одну наркотическую дозу наслаждения. Обида на собственную неспособность обуздать влечение к этому конкретному мужчине была такой жгучей, что я, сама не отдавая себе отчет, откинула голову и сильно укусила его в подбородок, желая причинить хоть крохотную толику боли в отместку за то, что он творит со мной.

Григорий вздрогнул, и его дыхание ускорилось, неумолимо распаляя меня еще больше. Мужская ладонь внизу прижалась плотнее, а пальцы согнулись, чуть потирая в идеально уязвимом месте, и моя поясница тут же конвульсивно прогнулась, а голова откинулась.

— Прекрати! — взмолилась я, хотя и сама слышала, каким скулежом и откровенным признанием капитуляции была моя просьба.

— Ну вот, теперь я, кажется, полностью завладел твоим вниманием, Аня. — Голос Григория тоже был той еще трелью осипшего от вожделения соловья. — Готова остановиться и поговорить?

— А у меня сейчас есть выбор? — дернулась, демонстрируя, насколько крепко зажата им.

— Абсолютно никакого. И пора тебе научиться получать от этого удовольствие.

Я повернула голову и постаралась сосредоточиться на чем угодно: косящихся на нас редких прохожих, проезжающий машинах, разноцветном мелькании вывески дальше по улице, только бы отключиться от ощущения близости Григория и собственного растущего возбуждения. Впрочем, оно было не единственной эмоцией, над которой я потеряла власть. Злость на идиотскую иррациональную надежду непонятно на что, упрямо поднимающую голову, и отчаяние от моих тщетных усилий если уж не осознать ее природу, то хоть избавиться, задавить и обуздать вообще все чувства, вызываемые этим мужчиной, все это тоже втягивало сознание в мутный водоворот, отнимая почву под ногами и лишая дыхания. Но все попытки вернуть себе контроль были тщетны. И совсем не потому, что Григорий в сто раз сильнее, может удержать меня и сломить физически. Совсем не силой своих мышц он каждый раз отнимал у меня способность хоть немного владеть собой.

— Я так понимаю, навязывать удовольствие женщине, которая этого не хочет, тоже входит в число твоих экзотических предпочтений. — Жалкая попытка! Мне только и остается, что смехотворно огрызаться, ведь раньше я была убеждена, что всегда лучше промолчать, не опускаясь до никчемных препирательств.

— Нет на свете людей, не желающих наслаждения. Есть те, кто в этом не признаются, или те, кому его никто не предлагает, а еще те, кто боятся показаться порочными. — Григорий опустил голову и потерся, как кот, лицом о мои щеку и висок, оцарапав щетиной, и в голове снова поплыло от желания повернуться и истребовать самой и поцелуй, и все, что обязательно случится за ним. — А по поводу экзотичности моих предпочтений ты сделала слишком скоропалительные и неверные выводы. Хотя могла бы уж заметить, что я скорее уж поклонник простоты, чем изощренности.

Откинула голову, уходя от его прикосновения, и в наказание тут же получила краткое, но убийственно точное нажатие пальцев внизу. Всхлипнув, дернулась и в бессильной ярости ударила кулаками его куда попало настолько сильно, насколько позволили скованные захватом руки, и даже попыталась пнуть.

— Прекрати! Не смей так делать! — практически прорычала ему в лицо. — Еще бы не заметила. Ты совершенно просто отнесся к тому, что твой друг наблюдал за нами во время секса, потом за малым не разделил меня с ним, а на закуску предложил поучаствовать в простенькой такой оргии, которая, как я понимаю, обычное ежевечернее мероприятие в твоем доме.

— Не утрируй, Аня. От того, что Алево смотрел на тебя, не было никакого ущерба. И я уже говорил, что не позволил бы коснуться тебя ни ему и никому другому, если бы сама не захотела.

Григорий произнес это как-то не то чтобы раздраженно, а наставительно-осуждающе, будто я была взбалмошным, капризным ребенком, который в самом деле пытается устроить истерику на пустом месте просто в силу испорченности характера. Я уставилась, не в силах прочесть по его лицу то ли на полном серьезе не усматривал в случившемся никакой проблемы, то ли вот так откровенно глумился над моей реакцией на ситуацию.

— Что-то я упустила, видимо, тот момент, когда ты интересовался моим мнением в этом вопросе. Зато прекрасно запомнила про «я тут хозяин и что хочу, то и ворочу».

— Не было необходимости. Я бы и так все увидел. — Да обалдеть просто! Снова это безразлично-снисходительное пожатие плеч и взгляд, говорящий, что я говорю чушь и делаю из мухи слона.

— Увидел, значит? А просто спросить: «Аня, не хочешь ли ты развлечений с участием более чем одного партнера» тебе в голову не приходило? Знаешь, большинство нормальных людей поступило бы именно так, и в таком случае у нас сейчас вообще не было бы необходимости обсуждать все это.

— Я и так ее не вижу. Я дал тебе достаточно времени успокоиться.

— Господи, ты просто феноменальный наглец! Отпусти меня! Это чертов тупик какой-то! Ты однозначно не слышишь меня!

— Аня, ты единственная, кто не понимает! Но тебя оправдывает то, что не знаешь всего.

— Да ни черта мне не нужны никакие оправдания! И понимать я уже ничего не хочу! Даже пытаться! — я снова стала вырываться, но Григорий и не заметил это, как проигнорировал и мои слова, продолжил невозмутимо гнуть свое.

— Дело не в количестве партнеров, а в самом факте твоего выбора. Ты не захотела ни Алево, ни одного другого мужчину в том зале. Ни единого проблеска желания. Только страх, — сказано было так, словно моя реакция принесла ему удовольствие, и он ею прямо-таки гордится.

— А обычно женщины, которых ты приводишь, как только увидят твоих дружков, так и бросаются в ноги и умоляют поиметь себя всем вместе и по очереди? — От тщетной борьбы я выдохлась, и все, что могла, это снова язвить.

Ответом мне была усмешка одновременно и циничная, и бесконечно грустная. Боже, что-то не так со мной, если подобное и правда происходит в порядке вещей, или это весь мир чокнулся незаметно?

— Вот не пойму: это у всей вашей мужской компании самомнение с фантазией зашкаливает, вам везет на определенный тип женщин, которые себя так ведут, или это я такая тупая и зажатая консерва?

— Не имеет значения, насколько это понятно и как выглядит для тебя, — отмахнулся Григорий. — Важно то, что твой выбор делает тебя совершенно особенной для меня, — от этих слов острый укол страха, словно ледяная игла, проткнул насквозь сердце.

— И почему мне кажется, что быть особенной для тебя может не слишком понравиться мне?

— А вот тут ты ошибаешься, Аня, — Григорий отпустил меня так неожиданно, что я едва не упала на задницу и моментально замерзла, лишившись контакта с его огромным горячим телом. — Я намерен делать так, чтобы это нравилось тебе очень сильно и как можно чаще.