И пусть ни она, ни Аэлин не были убийцами, порой Катрина ловила себя на мысли, что с радостью отняла бы чью-то жизнь, как это были вынуждены делать её отец с братьями, за глоток свободы. За возможность хотя бы одним глазком увидеть окружающий мир.

Но её миром был Блэкстоун.

И она ненавидела этот мир.

Мишель открыла глаза. За окном шумели деревья. Старый дуб, раскинувший свои ветви перед окнами гостевой комнаты, не переставая царапал ставни, и в его густой тёмной зелени раздавалось монотонное уханье филина.

Первые мгновения, пока разум ещё не покинуло вязкое марево сна, Мишель бездумно разглядывала лепные узоры, пузырившиеся на гладкой поверхности потолка. Но постепенно образы недавнего прошлого стали заполнять сознание. Девушка резко села на постели, едва не закричав от опалившего сердце гнева.

Хотя гневом это полыхавшее в груди чувство едва ли можно было назвать. Скорее, ею овладело дикое, безудержное исступление. Подвластная ему, Мишель резко подскочила и бросилась к двери.

Совсем не удивилась, обнаружив ту запертой. Только ещё больше разозлилась. Принялась толкать створку, остервенело дёргать за ручку, даже в сердцах ударила по деревянной преграде ногой. Приходилось признать, двери в Блэкстоуне были сделаны на совесть. Мишель заскрежетала зубами, чувствуя, что ещё немного, и взорвётся от переполнявших её эмоций. Ярость, обида, злость искали выход и, не находя, кружили ей голову, сводили с ума.

У Мишель возникло непреодолимое желание что-нибудь расколотить. Фаянсовый кувшин, например, что стоял на туалетном столике. Или вон ту вазу на каминной полке, в которой желтели срезанные утром полевые цветы.

Лишь чудом справилась с искушением, строго наказав самой себе:

— Даже не думай! Разбудив этого мерзавца, сделаешь только хуже.

Распахнув ставни, Мишель окунулась в синюю, полную запахов и звуков ночь. Разочарованно поджала губы — вариант с прыжком приходилось отмести сразу. Она, конечно, мечтает исчезнуть из этого проклятого места. Но только сбежать домой, а не отправиться в лучший мир.

Растущая луна, ещё не полная, но уже имевшая округлые очертания, светила высоко в небе в мутном, дымчатым ореоле. Серебрила кроны деревьев, зелёными арками смыкавшиеся над подъездной аллеей.

Девушка принялась теребить прядь волос, сосредоточенно размышляя. Перелезть через ворота ей труда не составит. А вот спуститься по дереву, уповая на свою гибкость и удачу, — было рискованно. Ещё рискованнее бежать через лес, через болота в Лафлёр. Настоящее безумство! От одной только мысли оказаться глубокой ночью в глухой чаще на девушку волна за волной накатывала паника, холодели руки, а босые ступни начинали колоть тысячи иголок. Но ещё большим безумием было бы оставаться здесь и сидеть сложа руки. Превратиться в игрушку, в рабыню для Донегана. Ведь как раз эту позорную участь он для неё и уготовил.

Почувствовав, как снова внутри всё вскипает от гнева, Мишель тряхнула головой. Нет, она не будет играть по его гнусным правилам! Сегодня же распрощается с Блэкстоуном! А потом сделает всё возможное и невозможное, чтобы расторгнуть помолвку негодяя и её сестры.

Если раньше Мишель мечтала об этом ради себя, то теперь у неё появился куда более веский повод, нежели собственная влюблённость.

«Нечего делать Флоранс замужем за таким уродом! — решила средняя Беланже. — Да ещё и в этом жутком, мрачном поместье».

Найдёт себе жениха получше.

И она, Мишель, тоже найдёт. Потом. Когда сбежит отсюда и успокоится. И боль, дурацкая, не желавшая никак стихать боль, перестанет точить ей сердце.

— И почему я не обратила внимания на слова Мари Лафо? — ворчала девушка, подвязывая длинную юбку, чтобы не мешала спускаться по дереву. — Ведь действительно же животное… Уф! Так бы и повыдёргивала ему клыки. И руки бы поотрывала, чтобы больше не смел до меня дотрагиваться!

Нашарив в темноте туфли, обулась.

В детстве Мишель была бойкой, непоседливой девочкой. Предпочитала игре с куклами общество мальчишек-рабов. Они научили её и бегу с препятствиями, когда вместе удирали с соседской фермы, где обчищали фруктовые деревья, и лазанью по тем самым деревьям, и много чему ещё.

И сейчас Мишель мысленно благодарила друзей детства за то, что в своё время помогли ей преодолеть боязнь высоты. Произнеся короткую молитву Всевышнему, девушка оглянулась на комнату, в которой испытала самые счастливые и самые ужасные мгновения в своей жизни. Пожелав больше никогда сюда не возвращаться, перекинула через подоконник одну ногу, за ней другую.

Стараясь не смотреть вниз и не думать о том, сколько же ярдов отделяют её от земли, начала осторожно спускаться по старому дубу, мечтая о том, что уже к утру окажется дома.

Выдернет из вольта иголку и будет вспоминать о днях, проведённых в Блэкстоуне, как о страшном сне.

Умирая от страха, покрываясь от напряжения испариной, Мишель переступала с ветки на ветку. Внизу темнели кусты чубушника, в жаркое время года облачавшиеся в белоснежное убранство из крошечных, сладко пахнущих цветов.

Интересно, если сорвётся, кусты смягчат удар от падения? Хотя бы чуть-чуть. Или её бесславно вернут в треклятую комнату, уже с переломами. Может, когда превратится в обмотанную бинтами мумию, Гален потеряет к ней интерес.

И тем не менее проверять, так это будет или нет, Мишель совершенно не хотелось.

— Ты мне заплатишь, Донеган! Заплатишь за всё! — словно молитву Всевышнему, только воинственно шипя сквозь зубы, повторяла Беланже.

Решила, что будет справедливо — справедливо по отношению к самой себе — столь сильное чувство, любовь, что огненным цветком распускалась у неё в груди, обратить в полярно противоположное, такое же всепоглощающее и жгучее.

Ненависть.

— Я тебе покажу, как похищать и удерживать силой леди! — Неосторожный шаг, и под ногой предательски хрустнула ветка.

Тоненько вскрикнув, Мишель сорвалась с дерева. Благо полёт оказался коротким, а приземление прошло почти безболезненно. Лишь тоненькие веточки, густо усеянные молодой листвой, в ночи казавшейся почти чёрной, неприятно царапнули кожу.

— Ай! — Мишель тут же прикусила язык, вспомнив, что у неё в самом разгаре побег. Нужно быть предельно осторожной и стараться не шуметь.

В окнах библиотеки, располагавшейся прямо под её временным пристанищем, не мелькало ни единого лучика света. Даже пламя в камине уже успело погаснуть. Значит, никто из Донеганов не стал засиживаться допоздна: с книгой, если бы это были Айрин или Катрина, либо же с бокальчиком кукурузного виски, который так чтили здешние джентльмены.

Позволив себе короткую передышку, чтобы дать успокоиться сердцу, исступлённо колотившемуся в груди, Мишель со всех ног бросилась по центральной аллее — этому зелёному туннелю, в котором мечтала затеряться, раствориться. Исчезнуть.

Ветер, безжалостно бьющий в лицо, трепал волосы, холодом жёг обнажённые плечи. Мишель запоздало отругала себя за то, что даже шали не догадалась захватить. И если днём, когда припекало солнце, бывало даже жарко, то ночи на юге Анделианы всё ещё оставались прохладными, напитанные туманом, с промозглым воздухом.

Девушка убеждала себя не делать этого и всё равно, прежде чем ухватиться за кованые узоры ворот, оглянулась на тёмную громаду Блэкстоуна, будто вобравшего в себя страхи и боль всех тех, кто жил в нём, ныне и прежде, долгие десятилетия.

Его хозяев. Его рабов.

Мелькнула мысль, быть может, абсурдная, что все, кто попадают сюда, становятся узниками. Узниками этого жуткого, отвратительного места.

— Но только не я! — шёпотом заявила в пустоту беглянка и, подтянувшись, стала взбираться наверх.

Предвкушение свободы пьянило и будоражило, заставляло дыхание сбиваться на хрип, ладони — потеть. Отчего те так и норовили соскользнуть с очередного серого завитка, и тогда сердце Мишель замирало. А потом, когда она снова с упрямством сжимала холодный металл, принималось бешено колотиться. Чем выше взбиралась, тем сильнее кружилась голова, и перед глазами всё пускалось в безумную круговерть.