— Я не торгуюсь со своей собственностью, — на миг остановившись, недобро сощурился наследник Блэкстоуна. — Не в том ты положении, милая, чтобы ставить мне условия.

Мишель вспыхнула. Собственностью? Никогда, никогда она не свыкнется с этой ужасающей, постыдной мыслью! Свободной от крепкого захвата рукой Беланже попыталась залепить негодяю пощёчину. Гален перехватил занесённую в воздухе ладонь и крепко, будто вплавляя в себя, прижал её к своему сердцу. Чёрному-пречёрному в представлении Мишель, насквозь прогнившему.

— Играешь с огнём, котёнок, — хриплый, опаляющий кожу и мысли шёпот. — Может, я и кажусь тебе дьяволом, но дьявольским терпением высшие силы меня не наградили. Продолжай в том же духе и уже этой ночью окажешься в моей постели.

От яркого, порочно-откровенного видения, мелькнувшего перед глазами, щёки у девушки заалели, сорочка прилипла к спине, напитавшись влагой, а в груди сумасшедше застучало сердце, разгоняя по телу кровь.

И тем не менее, подстёгиваемой адреналином, точно той самой плетью, Мишель ринулась в наступление:

— Я буду кричать, вопить, рыдать и в голос тебя проклинать! До последнего своего вздоха! — Чувствуя, как растворяется в серых, словно грозовое небо, глазах, сглотнула шумно. Пламя ярости, полыхавшее в сердце, гасло, подчиняясь магии Чудовища. Мишель с силой тряхнула головой, пытаясь прогнать хмарь, заполнившую сознание, и, беря пример с Донегана, прошипела: — И прекрати подавлять меня своими гнусными чарами! Слышишь?! Не то я… я…

Пленница судорожно размышляла, гадая, что бы такое сказать, чтобы выйти из этой схватки победительницей. И служанок спасти: ни на одной, ни на другой от страха уже лица не было. А скоро и на телах не останется живого места, если Гален сейчас её уведёт, и рабыни останутся на растерзание второму демону — мерзкому Бартелу.

Глубоко вздохнув, Мишель прикрыла глаза и тихо, но твёрдо произнесла:

— Прикажи их освободить, иначе, клянусь, я заморю себя голодом. И тебе ничего не останется, кроме как довольствоваться моим жалким привидением.

Несколько мучительных, одуряющих секунд тишины, на протяжении которых Мишель слышала, как под её ладонью исступлённо бьётся сердце зверя.

И слова, что сорвались с губ Донегана, больше походили на глухой звериный рык:

— Отвяжите их! А ты, — тьма в глазах затопила светлую радужку, — пойдёшь со мной.

Рывок, и он потащил девушку, будто тряпичную куклу, за собой. Еле переставляя ногами, Мишель следовала за одержимым — одержимым ею — чувствуя себя полностью опустошённой. Будто только что пережила не несколько, пусть и ужасающих, но коротких минут, а полжизни провела на поле боя.

Сквозь туман, наползающий на глаза, различила служебные помещения, мимо которых они проходили. Потом — широкую лестницу, по которой, кажется, поднималась не она, а её ослабевшая оболочка. Истерзанная же потрясениями душа предпочла покинуть эту клетку — столь желанное для Галена тело.

Шаг, за ним другой, сделанный из последних сил. Скрип двери, противно ударивший по ноющим от боли вискам. Ласковые объятия одеяла и спасительная тишина, наступившая после того, как хлопнула дверь и в коридоре стихли шаги Донегана.

Он ушёл, оставив её одну. Сбежал. Не от девчонки, один вид которой сводил с ума. От себя. От тёмных желаний, что она в нём пробуждала. Мог бы, уже давно мог бы взять её силой, приглушив сопротивление чарами. Но это была бы слишком лёгкая победа. Не упоительно-сладкая, которой он привык добиваться.

Лишь жалкая её иллюзия. С горьким, не менее жалким привкусом поражения.

Гален остановился посреди коридора, борясь с самим собой и с острым, почти болезненным желанием повернуть обратно. Оказаться с ней рядом. В глазах темнело от ярости. Ярости к самому себе, к строптивой девчонке — сумасбродной красавице, отчаянно не желавшей ему покоряться. Ко всему белому свету и ко тьме, что властвовала в его сознании.

Он и раньше засматривался на дочь Вальбера Беланже. Пока исполнял роль заботливого жениха, беспросветно влюблённого в эту дылду, её сестру. Злился, когда Мишель кокетничала с другими мужчинами. Соблазнительно улыбаясь, строила им глазки. Она была ему интересна, он хотел её, и тем не менее Гален Донеган привык и умел держать собственные чувства в узде.

Раньше.

А теперь вдруг стал одержим. Одержим этой маленькой девочкой.

Пальцы сами собой сжались в кулаки, кровь в висках стучала набатом. Сиюминутное затмение перед глазами, и вот уже трещины змеями расползаются по стене, от багрового потёка, отпечатавшегося на узоре обоев.

Гален Донеган не чувствовал боли. Собственной. В такие дни, как этот, ему нужна была чужая боль. Его переполняла сила, магия. Жажда. Людских страданий, слепого отчаянья. Нравилось вбирать в себя страх и множить его, распаляясь от этого приторно-сладкого, дурманящего чувства.

В такие дни, как сегодня, стирались любые грани. И, наверное, будет лучше пока что держаться от Мишель подальше. Он и так рядом с ней становится сумасшедшим. Ещё и безумие, что одолевало его раз в месяц, незаметно подкрадывалось, намереваясь наброситься на наследника Блэкстоуна хищным зверем.

Превратить его в такого зверя.

Нет, лучше пока не приближаться к Беланже. Иначе он может просто не заметить, когда девчонка из желанной любовницы превратится в ещё более желанную добычу.

Его очередную жертву.

— Кстати, о добыче. — Донеган извлёк из нагрудного кармана жилета, расчерченного светлой клеткой, платок и стёр с разбитых костяшек сочащуюся из ссадин кровь. Запихнув платок обратно, быстро сбежал по лестнице и крикнул управляющего. — Нашли идиота?

— Ищем, сэр, — выступив из полумрака коридора в пронизанный полуденным солнцем холл, напряжённо ответил Бартел.

Кашлянув, виновато опустил голову, не в силах выдержать пристальный, леденящий душу взгляд хозяйского отпрыска. Мужчина чувствовал, что Донеган на пределе, и опасался, как бы тому не пришло в голову отыграться на своём верном слуге за капризы этой соплячки, Беланже, за побег дурака Джерра или ещё за бог знает какой досадный случай.

Любая неурядица могла вывести Галена из себя.

— Плохо ищете, — мрачно бросил наследник и направился в библиотеку, слыша за спиной осторожные шаги домоправителя. — Не найдёшь к завтрашнему вечеру, возьми Шену или Анвиру. Которая из них бегает быстрее? — Смахнув оставленную кем-то из домочадцев на кресле книгу, молодой человек устроился в нём, положив ноги на узкий, красного дерева столик, на который только что переместился старенький, потрёпанный сборник стихов.

— Для охоты лучше подойдёт мужчина, — возразил управляющий, тут же торопливо пояснив: — Они выносливее. И верят, что смогут скрыться. Женщины слабее. Быстро сдаются, отчаиваются. Какой с ними азарт?

— Девчонок следует наказать, — рассеянно пробормотал Донеган, на самом деле думая совсем о другой девчонке, с медово-карими глазами и молочной, такой мягкой и нежной кожей.

Ведь собирался же вести себя с Беланже осторожней! А вместо этого напугал её ещё больше. Неужели действительно готова была позволить себя выпороть? Нашла кого защищать! Рабынь!

Немыслимо.

Гален прикрыл глаза, преследуемый сладострастным видением связанной, беспомощной Мишель. Полностью обнажённой. И рядом он, с хлыстом. Грубая сыромятная кожа соприкасается с такой чувствительной плотью, и комната постепенно наполняется всхлипами, стонами.

Молодой человек тряхнул головой, прогоняя следующее за ним по пятам наваждение, и постарался сосредоточиться на мыслях о беглом рабе. Это был не первый случай, когда какой-нибудь отчаянный смельчак пытался сбежать. Обычно незадачливых беглецов обнаруживали в течение нескольких часов. В лесу на болотах. Иногда, к досаде хозяев Блэкстоуна, уже мёртвыми. Увы, в окрестностях поместья, помимо Донеганов, водилось немало других хищников.

То, что раб, если тому каким-то чудом всё-таки удастся сбежать, будет болтать — за это Гален не волновался. Вуду-королева уже давно, ещё при его деде, позаботилась о том, чтобы каждому невольнику, переступающему порог Блэкстоуна, магия запечатывала рот. Ни один из слуг никогда и никому не раскроет их тайны.