— Отец просил тебе передать, — протянула «гостье» сложенный вдвое лист бумаги. — Ему снова пришлось уехать, но он обещал скоро вернуться.

— Даже не поговорил со мной…

Катрина неловко кашлянула.

— Я лучше пойду. Доброй ночи, Мишель. — Прошуршали юбки, а спустя мгновенье дверь за мисс Донеган с тихим скрежетом затворилась.

Мишель села на кровати, непослушными пальцами раскрыла листок, чувствуя, как в груди кровавыми слезами начинает рыдать её истерзанное потрясениями, страхами, разочарованием сердце. Предательская влага слепила и глаза. Девушка сморгнула слёзы, зажгла керосиновую лампу и, придвинув её к самому краю стола, жадно впилась взглядом в несколько коротких фраз, написанных крупным размашистым почерком.

В своём послании Сагерт Донеган извинялся за то, что был вынужден покинуть поместье, так с ней и не встретившись. Просил Мишель ни о чём не тревожиться, набраться терпения и ждать, когда он вернётся. Заверял, что обязательно придумает, как им выбраться из щекотливой ситуации, в которую поставил всех опрометчивый поступок Галена. А в завершении советовал держаться Кейрана, уверяя, что средний сын сумеет о ней позаботиться и в случае чего защитит от старшего.

Оставалось загадкой, кто защитит её от самого Кейрана.

Если Сагерт Донеган надеялся своим письмом успокоить девушку, то не очень-то в этом преуспел. Пробежавшись несколько раз по листку взглядом, Мишель взволнованно поднялась. Принялась расхаживать из угла в угол, чувствуя себя мечущейся по клетке канарейкой. Которой в любой момент могли свернуть её тонкую шейку.

Снова и снова опускала глаза на отпечатавшиеся на листке слова, ощущая, как из глубин души поднимается паника. Животный страх, какой возникает, когда оказываешься в безвыходной ситуации.

Размытые пространственные фразы, пронизанные фальшью…

— И как же он собрался выбираться из «этой щекотливой ситуации»?! — в отчаянье воскликнула Мишель, разгоняя густившуюся вокруг тишину.

Принялась спешно зажигать все имевшиеся на чердаке свечи, чтобы то же самое проделать с обступившей её со всех сторон темнотой. Девушка жалела о том, что так же просто нельзя прогнать тьму, властвовавшую в сердцах Донеганов.

Мишель не покидало ощущение, что хозяин Блэкстоуна просто тянет время, чтобы… На ум приходило немало предположений, которые могли бы последовать за этим роковым «чтобы», и одно пугало сильнее другого.

Мишель в отчаянье закусила губу. Кейран её обманул. Впрочем, ничего другого от этого вертопраха ожидать не стоило. Катрина ей не сообщница, Аэлин — так тем более. Если и дальше будет продолжать надеяться на здравомыслие мистера Донегана — окажется последней дурой. А дурой чувствовать себя Мишель Беланже не привыкла и не любила. После поспешного бегства хозяина Блэкстоуна девушка поняла, что тому чуждо сострадание, и он будет действовать только в интересах семьи. Наверняка уже мчится к какому-нибудь вуду-колдуну, чтобы устранить последствия глупости сына.

Её устранить…

Мишель содрогнулась.

— Я должна с ней поговорить! — яростно комкая листок с лживыми заверениями, что в скором времени всё у неё будет расчудесно, запальчиво сказала девушка. — Она побоялась рассказать, что не так с этой сумасшедшей семейкой, но, может, согласится передать весточку в Лафлёр? Через кого-то, хоть кого-нибудь!

Рабыня, которую когда-то давно выкупили у её родителей Донеганы, сейчас виделась Мишель последней надеждой и шансом на спасение.

— Может, в память о доброте моего отца согласится оказать мне услугу. Ах, если бы!..

Пленница потерянно оглядывалась по сторонам, замечая растёкшиеся по полу и стенам тени. Бесформенные, непонятные, уродливые. Такой теперь была её ещё совсем недавно чудесная, идеальная жизнь — уродливым отражением прекрасного прошлого.

Переодевшись в ночную сорочку, Мишель юркнула под одеяло, но сон, как назло, не шёл. Девушку терзал один и тот же вопрос: вдруг прямо сейчас какой-нибудь колдун или колдунья создаёт вольт, чтобы наслать на неё порчу? Болезнь. Смертельно опасную, вроде жёлтой лихорадки, от которой она сгорит в считанные дни. Или, может, что-то ещё более изощрённое. А она торчит тут, жалкая и беспомощная, и ничего не может сделать, чтобы помешать злодейским планам своих тюремщиков.

— Хотя зачем ему колдуны, если мог бы просто застрелить меня и утопить в болоте? И никакой мороки.

От последней мысли легче не стало. И Гален, слепо влюблённый Гален, надумай мистер Сагерт от неё избавиться, не поможет и не защитит. Это Мишель, к своему ужасу, понимала.

Проворочавшись в кровати до глубокой ночи, но так и не сумев уснуть, девушка достала из-под матраса дневник. Раскрыла на странице, уголок которой был загнут, и пожелала себе терпения, уговаривая себя не злиться на дурочку Каролину, самой страшной ошибкой которой стала свадьба с Дагеном Донеганом. Перед глазами мелькали строки — каждая горчила сильнее дрянного пойла из батата и кукурузы, которое местная беднота принимала за кофе и которое Мишель имела неосторожность один раз попробовать. Девушка впитывала в себя слова, пила их, всё больше мрачнея и из последних сил сдерживая искушение разорвать дневник в клочья. Хотя с куда большим удовольствием разорвала бы сейчас на клочки, будь он жив, Дагена Донегана.

Злость на Каролину, в которой видела саму себя, постепенно утихла. Осталась ненависть. Ненависть и презрение к первому хозяину этого поместья. А также боль — отголоски той, которой сочилась, будто кровь из раны, каждая строчка…

…Я часто вспоминаю наше с мужем свадебное путешествие в Дальвинию. Время, когда я была счастлива. Желанна и любима. По крайней мере, мне тогда так казалось… В то светлое время я даже представить себе не могла, что когда-нибудь всё станет по-другому. С возвращением домой Даген изменился. Стал другим.

Иногда мне кажется, что мой жених и мой муж — два совершенно разных человека. Я пытаюсь отыскать в чертах Дагена Донегана мужчину, которого полюбила, а вижу животное.

В Блэкстоуне он совсем другой. Жесток со слугами, чёрств со мной. Я боюсь наших моментов близости — каждый раз он причиняет мне боль. И ругает за то, что никак не могу зачать ребёнка.

Не знаю, от страха или от отчаянья, а может, просто чтобы ненадолго сбежать из дома, где мне всё чуждо, я стала тайком посещать живущую на болотах целительницу. Ниэби. Лугару. Даген ненавидит волков. Всех без исключения. И если узнает, что я обратилась за помощью к оборотню… Но, если я не подарю ему наследника, меня он возненавидит сильнее любого волка.

Он ранит меня изменами. Берёт рабынь, где и когда ему вздумается. Недавно я застала его со своей служанкой в своей собственной спальне. Не сдержалась — упрекнула. Ещё долго щека потом ныла от пощёчины, а сердце — от злых слов и оскорблений. Он считает, я сама виновата в том, что он вынужден искать удовольствия на стороне.

В последнее время он обвиняет меня во всём, в своих проблемах и поражениях.

Мне кажется, я его больше не люблю. А иногда — что ненавижу. Разве можно любить чудовище? Даген убил во мне это чувство. И каждый день убивает меня, превращая в покорную, безвольную куклу.

Я начинаю терять себя…

Он делает из своей жены ещё одну для себя рабыню.

Теперь понимаю, что женился он на мне только из корысти. Из-за моего наследства. Жаль, прозренье это пришло слишком поздно.

Единственный, кто понимает меня, чувствует мою боль и помогает унять её хотя бы ненадолго — это Мару. Пусть он лугару, ненавистный для Донегана и многих других плантаторов. Но только не для меня. Сегодня я снова убегу к Ниэби и буду умолять Всевышнего… снова увидеться с Мару…

Колдун Тафари вёл жизнь отшельника, избрав для своего уединения болотистые окрестности «Белой магнолии». Артур Рутледж, владелец обширной сахарной плантации, а также гордый хозяин роскошного, обсаженного магнолиями особняка, и рад был бы избавиться от такого соседа, но опасался связываться с бокором* и повторять ошибки отца. Тот в своё время приложил немало усилий, чтобы выжить из этих заболоченных краёв колдуна, но сошёл с ума и застрелился прямо на глазах у своего малолетнего сына.