В довершении ко всему девчонке сделалось плохо. Послать за доктором они не могли, иначе бы пришлось потом отвозить этого самого доктора на болота. С простреленной головой. Да и что тут мог поделать мистер о’Доннелл, если пленница потеряла сознание из-за магии бокора. Тафари ведь предупреждал, что девушке придётся несладко.

Но ничего, пусть помучается немного. За то, что из-за неё страдала Аэлин. И оба его отпрыска как будто с ума сошли. Превратились в одержимых этой маленькой бунтаркой.

«Ведьма. Настоящая ведьма!» — Сагерт залпом опрокинул в себя бурбон. Тот, что хранил для особых случаев, выдержанный в бочках из-под хереса.

Сегодня, мужчина рассудил, как раз такой случай: его средний сын переступил все границы дозволенного. Донеган поморщился, но не от горечи, обжёгшей горло, а от сменяющих друг друга мыслей, и каждая последующая была мрачнее предыдущей.

— Что с ней теперь будет? Что ты с ней сделал?! — упёрся ладонями в столешницу Кейран.

— Угомонись. — Сагерт отбросил в сторону дневник, придавив им ворох просмотренной корреспонденции. В основном это были приглашения от соседей и поздравления по случаю недавно состоявшейся помолки. — Ни слова Галену. Он не должен узнать о том, что ты с ней где-то шлялся. Катрину и Аэлин я уже предупредил.

— Плевать на Галена! — прорычал Кейран, в сердцах едва не добавив: «Плевать на них всех!». В последний момент сдержался и, не сводя с отца тяжёлого взгляда, требовательно спросил: — Что ты собрался делать с Мишель?

— Что она уже узнала? — вопросом на вопрос ответил Сагерт, в планы которого не входило отчитываться ни перед кем.

— О Дагене. О Каролине. О том, что мы убийцы. — С мстительным удовлетворением заметил Кейран, как лицо Короля хлопка исказилось гримасой недовольства.

— О Катрине и Аэлин?

— Мишель знает только о том, что магия удерживает их в Блэкстоуне.

Мужчина хмуро кивнул. Откинулся на спинку кресла и провёл пальцами по растрескавшемуся переплёту дневника.

— Ничего, и это тоже можно исправить. Скоро она забудет и о проклятии.

Услышав тихие слова отца, Кейран весь внутренне напрягся и осторожно поинтересовался:

— Хочешь уничтожить её воспоминания? Это потому у неё постоянно болит голова?

— Я лишь пытаюсь вернуть Мишель родителям. Но так, чтобы потом самому не лишиться своих детей.

— У магии вуду, любой магии, всегда есть цена. Отец! — взволнованно воскликнул молодой человек. — Чем на этот раз будешь расплачиваться?

— Как обычно, деньгами, — пожал плечами Сагерт. — Бокор в обиде не останется.

Кейран сдержался, хоть и сам не понял, как сумел совладать с полыхнувшей в груди яростью. Как не набросился на отца, в чертах которого не нашёл ничего, кроме отчаянной решимости и безразличия. Сагерта не заботили последствия. А единственный бокор, с которым водил дружбу папаша, звался Тафари. Старик с болот… О нём ходила дурная слава. Кейран помнил историю про бывшего хозяина Тафари, свихнувшегося и пустившего себе пулю в лоб. И это был не единственный случай, когда люди, так или иначе связанные с колдуном, становились безумцами.

Если он позволит отцу в одиночку решать их проблемы, а сам останется в стороне, у Мишель Беланже не будет будущего. Какое может быть будущее у сумасшедшей?

Раздался тихий стук в дверь. Получив разрешение войти, в кабинет проскользнула рабыня в цветастом тиньоне, разбиравшаяся в травах и готовившая простейшие целебные снадобья. Это она избавляла от мелких хворей рабов в Блэкстоуне. Ей и поручили заняться лишившейся чувств гостьей.

— Девушке уже лучше. Сейчас она спит.

— Хорошо, — удовлетворённо кивнул Сагерт и повелел, потянувшись к тлевшей в малахитовой пепельнице сигаре: — Этой ночью будь с ней. И если снова почувствует себя хуже, сразу доложи мне.

Кивнув, служанка растворилась в полумраке холла. Кейран собирался последовать за женщиной, когда в спину ударило резкое:

— Держись подальше от Беланже и не создавай мне ещё больше проблем. Если из-за ваших с Галеном глупостей пострадает Катрина…

— Ты перестреляешь нас, как бешеных псов. Нет необходимости мне об этом напоминать, отец. Я и так прекрасно помню о твоём «запасном плане», — усмехнулся молодой человек и вышел, прикрыв за собой дверь.

Гонимый из поместья навязчивой идеей: как можно скорее отправиться на болота к отшельнику.

Ноги Мишель в столовую не несли, но ничего не поделаешь, приходилось идти. Здороваться с членами, как оказалось, проклятой семьи и занимать место под их пронизывающими взглядами. Девушка мысленно порадовалась, что хотя бы не было Галена. Одним оборотнем за столом меньше — и то хорошо.

Под утро пленнице полегчало. По крайней мере, её больше не бил озноб и терзавшие всю ночь кошмары наконец выпустили её сознание из своих силков.

— Как самочувствие, Мишель? — будничным тоном поинтересовался Сагерт, откладывая газету и поднося к губам чашку с кофе, над которой вилась тонкая струйка пара.

— Мне уже лучше, — отозвалась пленница. Правила хорошего тона требовали добавить «спасибо», но у Мишель язык не поворачивался благодарить своего тюремщика. Тем более что благодарить его было не за что.

Возможно, именно по вине мистера Донегана в последнее время она чувствует себя перезревшим ямсом, место которому среди отходов на заднем дворе.

— Рад это слышать, Мишель. Рад слышать… — Король хлопка снова раскрыл газету, отгородившись ею от пленницы.

Мишель пожалела, что такой же не было у Аэлин. Пусть бы закрылась чем-нибудь и перестала испепелять её взглядом. Ещё вчера вид насупленной, исходящей ревностью девицы вызвал бы у неё чувства злорадства и удовлетворения. Но сегодня, встретившись взглядом с Аэлин, Мишель не испытала ничего, кроме жалости.

«Не удивительно, что она влюбилась в кузена. По большому счёту, ей ведь здесь и влюбляться больше не в кого», — угрюмо размышляла девушка, пока ковыряла политые сладким соусом вафли.

Теперь она понимала, что для квартеронки Кейран являлся целым миром, просто потому что другого мира Аэлин не знала.

Молодой человек почти не обращал на «гостью» внимания. О чём-то негромко переговаривался с Катриной, привычно делавшей вид, что место, занимаемой Мишель, пустовало.

С трудом протолкнув в себя половинку вафли, пленница поспешила подняться. Извинилась за то, что вынуждена их оставить, сославшись на пусть и отступившую, но всё ещё ощущавшуюся слабость. Мистер Сагерт девушку великодушно отпустил, в то время как его сын после слов о слабости, казалось, был готов пригвоздить Мишель к сиденью взглядом. Смотрел на неё пристально, не то пытаясь задержать, не то стремясь проникнуть в её мысли и понять, о чём она думает. Что сейчас чувствует.

Оказавшись за пределами визуальной досягаемости Донеганов, девушка облегчённо перевела дыхание. Больше всего она боялась, что её начнут расспрашивать о дневнике Каролины Фоулз, в тщетных поисках которого она перерыла всю комнату. Мишель была рада, что Донеганы предпочли не поднимать щекотливую тему. На допрос с пристрастием в том состоянии, в котором пребывала сейчас, её бы точно не хватило.

Мишель и правда чувствовала себя неважно, а потому, вернувшись в спальню, сразу легла в кровать. Хотела ослабить шнуровку платья, но сил даже на это не осталось.

Девушка прикрыла глаза, чувствуя, что начинает проваливаться в трясину сна, в котором оживали её наихудшие страхи.

До самого вечера Мишель то выныривала из беспокойного забытья, то снова погружалась в никак не желавшие отпускать её кошмары. От обеда и ужина пленница отказалась: одна только мысль о еде вызывала в ней рвотные позывы. Мишель не могла есть, не могла читать, даже думать о чём бы то ни было не получалось. Девушку охватила апатия, и как прогнать её, Мишель не представляла.

Такой — потерянной, ко всему безразличной, казалось, утратившей искру жизни — её и застал поздним вечером Кейран. Мишель блуждала где-то между сном и явью, среди чудовищ, поселившихся в её сознании, и тех, что находились с ней рядом в реальности.