— Ты жаловаться будешь или морду мне бить? — ухмыльнулся я. — Если тебе будет легче от этого осознания, то своё тело я довёл до уровня в полтора раза превышающего среднестатистический. То есть ты сейчас, с учётом примерно равных комплекций, должен быть в два раза сильнее меня. Как тебе такая фора? К тому же, ещё раз, мы тут не чтобы выяснить, кто сильнее. А теперь, если ты на меня не нападёшь, то я нападу на тебя первым.

Собравшись и кивнув мне, он поднял руки на уровень груди, словно самбист, и двинулся в атаку. Вот только это было вовсе не то, что я хотел увидеть.

Я ему соврал. Моё тело сейчас было даже немного слабее, чем должно было быть человеческое тело в подобной физической форме. Не потому, разумеется, что я хотел ему поддаться или потому что жаждал поплатиться за содеянное. Просто моё тело было куда сложнее «настраивать», так как оно было наполовину энергетическим.

Но разница почти в три раза не помешала мне поднырнуть под его руки, беспомощно схватившие воздух, и изо всех сил ударить Тарканда по почке. С учётом разницы в силе это не должно было быть как-то особо больно, но парень всё равно сдавленно охнул и скривился всем телом.

— Разозлись, Тарканд!

Вместо захвата он попытался меня ударить. Но всё равно ещё совсем неуверенно и хило. Было видно, что ему странен и дискомфортен сам ринг, неприятно отсутствие привычной мощи в нечеловеческих мышцах, да и мысли о смерти Чим’а, очевидно, продолжали давить.

На этот раз удар пришёлся точно в челюсть.

— Давай! Дай этому выйти наружу!

— Хватит издеваться! — воскликнул парень, замахиваясь уже посильнее.

— Я не издеваюсь над тобой, — удар в живот. — Я выполняю твою просьбу! — по второй почке. — Забудь про всё! Бей, круши, кричи! Сейчас тебе это нужно, как никогда! — третий в нос.

— Прекрати! — уже действительно достаточно злобно рявкнул Тарканд

Но ему всё ещё не хватало последнего небольшого толчка. И я чувствовал, что на одних только «рациональных» аргументах дальше мы не зайдём. Так что, похоже, пришло время включить ублюдка.

— Знаешь, она о тебе даже не вспомнила, когда поняла, что оказалась в ловушке! Кричала имя Наскватча, угрожала именем Умсы, но ни разу не позвала тебя на помощь! Она считала тебя слабым! Бесполезным! И ты такой и есть, правда? Не смог понять, не смог защитить, не смог спасти! А теперь не хватает духу ни чтобы отомстить убийце, ни чтобы порвать с предательницей!

Это было действительно по-ублюдски с моей стороны. Во всех смыслах. А ещё хуже было от того, что я не мог быть уверен, что это сработает, только потому, что когда-то сработало на мне.

После того, как погибли мои родители и меня забрали бабушка с дедушкой, из-за трат на юристов, похороны, какие-то вещи для меня и прочего, в первое время им было очень тяжко финансово. Настолько, что даже мои занятия в секции бокса оказались поставлены под угрозу.

В один вечер бабушка сказала мне, что я больше не смогу туда ходить по крайней мере несколько месяцев. Я очень разозлился. Чувствовал вселенскую обиду на то, что вслед за родителями у меня забирали то немногое, в чём я понимал себя и в чём был хорош.

Сбежал из дома и отправился в зал. Было уже поздно и никаких тренировок не шло, но я знал, где тренер держал ключи. Не знаю, чего я искал. Может быть хотел попрощаться с залом, где провёл сотни часов, может быть надеялся найти способ остаться там жить, а может быть я ни о чём вообще не думал и ноги сами меня туда привели.

Скорее всего последний вариант был как минимум недалёк от правды, потому что пришёл в себя я от недовольного оклика тренера, стоя в куртке и уличных ботинках на чистом ринге. Он отругал меня, спросил, зачем я вообще припёрся в одиннадцатом часу.

Я ничего не рассказал о смерти родителей. Просто извинился, сказал, что со следующего месяца не смогу ходить в зал и был готов уйти. Но тренер, похоже, что-то почувствовал.

Примерно также, как я сейчас Тарканда, заставил переодеться, надеть перчатки, войти на ринг. Я не хотел боксировать. Хотел просто остаться один. Но спорить с тренером нельзя, так что я начал вяло бить и отражать его удары, рассчитывая, что ему вскоре надоест и он позволит мне уйти.

Вместо этого мне хорошенько так прилетело в ухо. Настолько сильно, что я упал, слыша лишь писк, и едва не расплакался уже не от того, что не смогу ходить на бокс, а от боли.

«Вы что делаете⁈» — крикнул я тогда тренеру.

«Не знаю, что с тобой, Тимур, — ответил он мне, — но от того, что ты молчишь, тебе не станет легче».

Он заставил меня встать и мы продолжили. Ещё через пару ударов, чувствуя боль, недоумение и жгучую обиду, я выкрикнул, что у меня погибли родители, и что меня надо пожалеть, а не колотить. В ответ получил ещё один удар, ещё более сильный.

Тогда я попытался сбежать с ринга, но тренер мне этого не позволил. Продолжил атаковать, то и дело пробивая мои блоки и нанося весомые удары. А потом, видимо, увидев, что я снова начал закрываться, начал поливать грязью меня и моих родителей.

Раньше я никогда не слышал, чтобы он ругался, а тут он вдруг превратился в бухого сапожника, невероятно изощрённо, умело и почти не повторяясь кроя мою семью матом.

Поначалу я был просто в шоке. Потом начал откровенно злиться. И когда он стал в красках расписывать, как он мою маму на этом самом ринге, в каких позах и как она стонала, у меня натурально сорвало крышу.

Что было дальше, я не помнил. Следующие несколько минут стёрлись из памяти. Пришёл в себя я, сидя на полу, ощущая дикое жжение в окровавленных костяшках пальцев (перчаток на руках почему-то уже не было), и навзрыд ревя тренеру, зажимавшему одной рукой нос, в окровавленную футболку.

Тогда мне действительно стало легче. То напряжение, что копилось полтора месяца со злополучной аварии, пропало. Тренер, разумеется, извинился за всё, что наговорил, на всякий случай уточнив, что это всё — неправда. А в конце сказал, что, пока моя семья не решит финансовые вопросы, я могу ходить в зал бесплатно.

И сейчас я пытался сделать то же самое для Тарканда. Разница между двумя ситуациями была в том, что почти все мои слова о его матери были чистой правдой. Но и Тарканд не был шестнадцатилетним пацаном, чтобы его можно было пробрать простыми оскорблениями.

Возможно, только я, истинный убийца его матери, и мог добиться от него какой-то настоящей реакции. К тому же вряд ли хоть какие-то слова могли быть хуже того, что я уже сделал.

Оставался, однако, самый важный вопрос. Подойдёт ли для Тарканда такой метод в принципе.

Мой тренер посвятил жизнь обучению других, обладал в этом настоящим даром, поэтому к нему, собственно, и вели детей со всего города. Выбрав в моём случае именно такой подход, он точно знал, что делает, и понимал, что на мне это сработает.

У меня не было ни подобного опыта, ни такого таланта. Всё обучение в стиле Тима Тарса ограничивалось забрасыванием тренируемого в как можно более жестокие условия, на съедение как можно бо́льшей твари.

Тарканд был сильным парнем, уверенным в себе, с внутренним стержнем и, несмотря на мои слова, с немалым жизненным опытом. Был немаленький шанс, что от злости он просто пошлёт меня куда подальше, уйдёт и разорвёт вообще все контакты, не поняв и не почувствовав того, что почувствовал я тогда.

Однако, похоже, Тарканд понравился мне с нашей первой встречи сто лет назад не только потому, что я был доволен таким парнем для Руби, но потому, что где-то внутри мы были похожи.

Потому что произошло почти то же самое, что, как я предполагал, произошло со мной почти сто шестьдесят лет назад.

— … не представляю, насколько надо быть бесполезным, чтобы собственная мать считала тебя…

— ЗАТКНИ-И-ИСЬ!!!

Наверное, если бы он в принципе вспомнил о том, что может использовать мировую ауру, он бы её обязательно использовал, несмотря на мой запрет. Но сейчас в голове у Тарканда не осталось ничего.

Взревев как самый настоящий зверь, он бросился на меня, хаотично, но от того не менее сильно нанося удар за ударом. И, в отличие от своего тренера, бывшего, очевидно, куда сильнее полутораметрового шестнадцатилетнего парня, сейчас физически я заметно уступал Тарканду.