У меня есть другие серебряные слитки в рюкзаке, но у меня нет желания ради экспериментов рисковать жизнью этого человека.

— Если ты знаешь, как мне освободить тебя, скажи.

Похоже, это были неправильные слова. Взгляд девушки помрачнел.

— Вы сами не знаете, как меня освободить, так как вы могли обещать такое? Теперь ваши прошлые слова смотрятся еще более неубедительно.

— Так ты знаешь? — терпеливо переспрашиваю я.

— Ментальные узы можно снять, но такая процедура стоит дорого. Не зная, какие внушения лежат на человеке, можно допустить ошибку, которая лишит человека разума. Есть базовые правила установки правил для человека, но внушения, которые наложили на меня, не похожи на стандартные.

— Ты помнишь, что говорил тебе владелец нурса, накладывая внушения?

Девушка содрогнулась.

— Никто из нас не помнит. Чужая воля выжигала запреты на моей душе. Когда я очнулась, поняла, что сорвала о половицы два ногтя — мясо на пальцах сочилось кровью, пока мне не перебинтовали руки. Горло саднило от крика — мне посоветовали неделю не разговаривать, чтобы не лишиться голоса. Вряд ли найдется человек, способный вынести из этого ритуала что-то кроме памяти о бесконечной боли.

Еще один факт в копилку неприятия рабства.

— Есть ли что-то, чем я могу доказать, что я не врал тебе?

Я думал, она попросит отпустить ее сразу. Возможно, она боялась услышать отказ.

— Полагаю, нет.

— Ладно. Тогда давай пойдем дальше.

Девушка кивнула и мы продолжили путь. А я продолжал задавать вопросы:

— Ответь еще на одно: ни у одного раба я не видел татуировки. Почему?

— Потому что людей с нурсами не делают рабами, — невесело улыбнулась она. — Слишком опасно. Преступнику с нурсом предлагают работу на благо города, чтобы они служили в искупление своего преступления. Либо, если преступник опасен и преступление тяжелое — убивают нурса, чтобы тот вернулся в татуировку и сбрасывают его с дирижабля на территории, кишащей Кошмарами. Либо сразу убивают человека, если преступление никак не искупить.

Я вспомнил бой на берегу реки.

— Ты говоришь, что есть три варианта, но разве нельзя уничтожить татуировку, или отрубить человеку руку с ней?

— Можно, но человек сойдет с ума. Нурс связан с душой человека, и если попытаться насильно их разъединить, человек потеряет часть души. Так говорят. Я не знаю, сколько правды в этих словах.

— А как образуется эта душевная связь?

— Прошу прощения, — слегка поклонилась девушка, — я не столь образована, чтобы ответить на этот вопрос.

Немного узнал о нурсах, это хорошо. Время поговорить о другом.

— Скажи, как бы ты поступила, если бы захотела обосноваться здесь, скажем, на полгода?

— Зависит от того, чем я хотела бы заниматься все это время и сколько у меня денег.

Пока я не затрагивал тему рабства и не раздавал обещаний отпустить ее, девушка расслабилась и спокойно общалась со мной. Не прекращая разговаривать, мы дошли до гостиницы.

На камнях двухэтажного здания росла плесень, а маленькие окна загораживали ржавые решетки. Уже не заходя внутрь я понял, что гостиница не станет пределом мечтаний. Однако даже на набитом соломой матрасе будет удобнее спать, чем на на голых камнях, на которых я очнулся во время первого появления в этом мире.

Внутри гостиница выглядела серо и невзрачненько. Мужчина, сидящий за узким деревянным столом уныло поднял на нас глаза и слегка поморщился, словно от легкой зубной боли.

— Пожалуйста, договорись, чтобы нам дали две комнаты на неделю, — вручил я девушке кошель со шлифованными камнями. — Я не умею торговаться и совсем не знаю цен.

— Я это поняла, господин.

Девушка даже не стала скрывать радостную улыбку. Вряд ли ее позабавил факт, что я не знаю цен. Скорее Лара была рада, что я попросил снять две комнаты.

Пока Лара общалась с портье, я рассматривал побеленные стены и ржавые мечи, зачем-то повешенные на вбитые крючья. Возможно, эту тайну могли раскрыть таблички под мечами, но прочесть написанное на них я не смог.

— Есть большие номера с двуспальными кроватями и ваннами, есть маленькие, — обернулась на меня девушка.

— Снимай большие.

Когда девушка оплатила требуемую сумму, портье протянул ей большие медные ключи. Она в свою очередь передала один из ключей и на треть похудевший кошелек мне.

— Оставь у себя, — попросил я ее. Все равно большая часть ценностей, которые я взял с собой, лежит в рюкзаке в виде золотых и серебряных монет и украшений. Там же находится и второй кошель с шлифованными монетами, добытый на летающем острове местных жителей.

Такой вот жест доверия. Надеюсь, Лара не сбежит.

Впрочем, если захочет сбежать, она и без кошелька сбежит.

— Когда расположишься, зайди, пожалуйста, ко мне, — сказал я, толкая дверь своего номера. — У меня еще остались вопросы.

Девушка побледнела, лицо на секунду искривилось в гримасе. Только после этого я задумался, как это прозвучало, но поправляться и заверять, что не имел в виду ничего, о чем она могла подумать, не стал. Я уже сказал, что не буду относиться к ней, как к рабыне, и заверять ее в этом снова и снова будет утомительно.

Обстановка номера была получше, чем вид снаружи. Серая, темная комната, зато просторно, крепкая кровать с чистой простыней (не то, чтобы я планировал спать), шкаф, стол и два массивных кресла.

Я снял сапоги, скинул рюкзак и проверил крошечную комнату с круглой медной ванной. Увы, «ванная» не подразумевала доступ к водопроводу — портье предупредил: «если господам захочется омыться, работники натаскают в ванну воду: услуга стоит два шлифованных камня».

Спустя полчаса зашла Лара, старательно глядя в пол. Едва закрыв за собой дверь, девушка сцепила руки на животе и застыла в шаге от входа.

— Присаживайся, — кивнул я на кресло, которое отодвинул к двери. Сам я развалился на кровати. — Расскажи мне, во что верят в этом городе. Расскажи о вашей религии.

Лара моргнула.

— Вы… вы хотите… поговорить? О религии? — запинаясь, переспросила она.

Слово «религия» в языке Клинга имелось, иначе я бы не поднял этот вопрос.

— Конечно. Я ведь сказал, что хочу продолжить разговор. Разве это запретная тема? Да садись ты, не буду я тебя трогать.

Девушка аккуратно присела на краешек кресла. Побелевшие кисти все еще были сцеплены.

— Ну… У нас верят в то же, во что и везде. Стейфан создал наш мир. Каждую гору, реку, каждого человека и даже каждый Кошмар. Его воля связывает всё воедино — от мельчайшей травинки до величественных гор.

— Вы молитесь Стейфану?

— Зачем молить о чем-то бога? Он давно счел нас самостоятельными и покинул наш мир. — Лара села удобнее, разжала руки и потерла правую ладонь, а потом добавила. — Наши соседи каждое утро начинали с небольшого ритуала благодарности — за дом, за семью, за свет, который льется с небес. Они верили, что искренние слова благодарности могут привлечь внимание Бога. Они считали, что если он окончательно забудет о нас, свет исчезнет. Но отец считал, что Стейфан создал этот мир, а потом дал нам свободу действий. Теперь никто не стоит между нами и Кошмарами, теперь мы должны полагаться на себя сами. Мне эта точка зрения нравится больше.

Мы поговорили о книгах. Я спросил, распространена ли здесь книгопечать и узнал, что книги все еще предпочитают переписывать от руки. Библиотек в этом городе нет (девушка даже слова такого не знала), а чтобы прочесть книгу, нужно найти ее и купить.

Поговорили о культуре. Узнал, что в истории уже были описаны две волны попаданцев, спустившихся с неба (и было смутное подозрение, что их существовало куда больше двух), и теплых воспоминаний о вторженцах у местных не было. Каждый такой приход заканчивался войной, захватами городов или разгульем Кошмаров.

Пока говорили, прошло два часа. Все это время мы провели в моем номере и было видно, что девушка волнуется — чем больше проходило времени, тем больше она нервничала. Я понимал ее беспокойство — даже то, что у девушки была отдельная комната, не подразумевало, что она обязательно будет там ночевать. В конце концов я решил не волновать ее: