Великодушная власть, проедая энергоресурс, бросала косточки народу под стол: закупала для Москвы югославские плащи, австрийские туфли и финские кофточки. У народа было дел по горло: достать колбасу, лимонад, мясо, утку, сыр, шоколадные конфеты, мармелад, пастилу, туалетную бумагу, живую рыбу, пирожные в Столешниковом, книгу на черном рынке. Какое это было счастье: народ в начале очереди, уже точно знающий, что пастилы хватит, по 1 кг в одни руки! А мяса — по 2 кг! А сыра — по полкило! Семгу же, балык, икру не было смысла добывать вообще, они были в другом измерении, для избранных «пайковых» VIP-персон. Народ довольствовался селедкой и воблой. «Юбилейные» конфеты, кстати, тоже встречались только в «кремлевских» елочных подарках. Свободы же не было в ассортименте ни для кого. И никто не страдал от этого дефицита. По морю Согласия партии (лживой и формальной) и народа (такого же лживого, барабанящего положенные «дацзыбао», не понимая даже смысла) страна плыла в никуда.

Маленькая горсточка диссидентов ничего не могла сделать: интеллигентные совки охотно читали самиздат (и интересно, и престижно: похвастаться перед близкими друзьями можно, потому что чтение самиздата по шкале совковых ценностей котировалось наравне с семгой), но далее не шли и на предложение что-то сделать, самим где-то поучаствовать, отвечали испуганным кудахтаньем. За спасение России люди не просто не хотели идти в тюрьму: они не готовы были лишиться права выезда на отдых в Болгарию на Золотые Пески, возможности защитить диссертацию и стать завлабами. Право вступить в КПСС для интеллигенции квотировалось, и мест не хватало: обделенные даже жаловались в ЦК.

Подлое, растленное время. «Невыносимо, когда насильно, а добровольно — невыносимей». Диссиденты боролись, как мухи в паутине: пытаясь вырваться из липкой, мерзкой сети лжи и зла, они громко жужжали, и чем громче жужжала каждая отдельная «муха», тем скорее приходил паук. И холодно, бесстрастно убивал. Ничего личного, таковы правила. Срабатывала заложенная в компьютер программа. Она сработала на Бродском, на Даниэле и Синявском, на Чехословакии в 1968 году. Замораживание. Анабиоз. Даже Андропов ничего нового не выдумал. У него были все задатки сталинского палача, да и неэффективность системы была для него очевидна. Но его хваленый интеллект был так же слаб, как и у старцев Суслова и Пельше: дальше облав в кинотеатрах и магазинах дело не пошло. Диссидентское движение он добил, но диссиденты к тому времени кончились естественным путем. Расходуя по два диссидента в месяц (тюрьма, лагерь, ссылка), рано или поздно всех переведешь. А прироста не было. Провидение покарало Андропова за Венгрию и за палаческие инициативы, он правил с койки и быстро ушел. Наступала развязка.

Пьеса Андрея Вознесенского «Юнона и Авось» в блестящей интерпретации Марка Захарова, да еще в рок-оперном модернистском оформлении, оказалась пророчеством и предвестником перестройки. Потом злые языки тех уродов, которые до сих пор оплакивают своих мышей, крыс, тараканов и груды хлама и сора, накопившиеся в ветхом советском мире, назовут перестройку «катастройкой». Пусть их: в каждом поколении непременно есть свой балласт, отходы, ботва, даже если суммарно это 80 %. Яблоки на яблоне тоже в меньшинстве по сравнению с мощным стволом, ветками, корнями и листьями. Но главное в яблоне — все-таки яблоки, а в кимберлитовых трубках — алмазы, хотя их там ничтожный процент. Сколько тупых «политэкономов» социализма, сколько талмудистов и начетчиков от экономики, сколько охотников до бесплатного сыра и до социалистических мышеловок должно было в складчину создать одного Гайдара! Сколько ворюг, дураков, холопов, бездарей, мафиози и комиссаров должны были пройти через губернаторские кресла, чтобы в сухой остаток выпал один замечательный губернатор — Борис Немцов! Так что будем сбрасывать их со всех счетов: тех, кто пытался (и пытается до сих пор) дискредитировать Великие Реформы и их преддверие — перестройку.

В «Юноне и Авось» есть песня, вполне отвечающая безмерному удивлению советских диссидентов, на голову которых пролился золотой дождь перестройки. Вот эти слова: «Нас мало, нас очень мало, и самое страшное — то, что мы врозь, но из всех трущоб и из всех подвалов нас выводит «авось». Нам не на что было рассчитывать. Это еще Твардовский описал в «За далью — даль»:

Система казалась такой же мертвой, ледяной и закостеневшей, как замок Снежной королевы в Лапландии. Что послужило основой чуда? Какую высокую технологию изобрело для нас, недостойных, Провидение?

Говорят, цены на нефть упали. Это мотив: стало голодно. Но это полмотива. В соседней Северной Корее 2 миллиона человек за один год умерли с голоду, и никакой перестройки. Далекая Куба давно живет по карточкам (до сего года — 7 яиц в месяц на едока, а сейчас целых десять). Говорят, Рональд Рейган разорил СССР, намеренно разорил, «гонкой вооружений», и СССР остался без штанов. Да благословит Бог Рейгана за его добрые намерения и вклад в ликвидацию Союза, но и этого было бы мало. У Ирана нет никаких шансов по вооружениям догнать США, однако они хамят «Большому Сатане» как могут и готовятся с утра до вечера к войне то ли с Западом, то ли с прогрессом, то ли и вовсе с историческим процессом. Под фанфары и аплодисменты, голосуя за религиозных фанатиков (с элементами уличного хулиганства) на президентских выборах. Чудо — это точка пересечения многих факторов, но элемент непознаваемого над этой точкой тоже парит.

Горби, фантазер и затейник Горби, честный Горби, искренне, с подачи Зденека Млынаржа, веривший в социализм с человеческим лицом (та же спасительная для нас Утопия, что и у рабочих из «Солидарности», и у прекрасного, верующего в Добро, наивного Дубчека), был нашим шансом, нашим привратником у входа в Страну чудес. Был ли он Штирлицем, заранее решившим развалить последний Рейх вместе со своей радисткой Кэт — Раисой Максимовной? Как могли так просчитаться Мюллеры, Шелленберги, Борманы из ЦК и Политбюро? Понял ли он по дороге, что режим не спасти, что эта штука реставрации и косметическому ремонту не подлежит? А может, социализм с нечеловеческой харей просто развалился у него в руках, не выдержав напряжения, пируэтов и экспериментов?

Очевидно одно: от Горби, выключающего микрофон Сахарову, до Горби, председательствующего в мэрии (новом здании у Белого дома) на оппозиционном Демократическом совещании в начале путины (то есть путинского правления), — такая дорога, такая пропасть, что мало кому удавалось ее преодолеть. Конечно, еще фантастичнее пример нашего Милована Джиласа, Александра Николаевича Яковлева, который стал для Горби тем, чем был Сперанский для Александра I. Из Политбюро, из клоаки ЦК КПСС, от организации процесса Даниэля и Синявского — до превращения в полноценного диссидента, до выстраданного и полного раскаяния. Если Раиса Максимовна была для Горби музой, то Яковлев был его ангелом-хранителем, его гувернером, наставником. А когда Горби споткнулся и отстал, то на пороге замаячил ГКЧП. К счастью, Михаил Сергеевич не был похож на Тито: он Яковлева не посадил ни на три года, ни на семь лет. Они просто разошлись. Яковлев-Сперанский мог бы и ельцинские реформы провести, и эрхардовские санкционировать. Но Михаил Сергеевич стал пугаться самого себя.

Огромный корабль скрипел, разваливался, тонул у него под ногами. Советский «Титаник» наткнулся на реальность, как на айсберг; все «вражеские голоса» оказались правы: социализм от капитализма безнадежно отстал. И эта истина распорола злополучный красный лайнер чуть ли не пополам. В холодных северных водах России тонуло помпезное и бесполезное советское прошлое с его подлостью, жестокостью и неравенством даже в праве на жизнь. Все было как на «Титанике»: шлюпок для большинства не припасли, только для первого класса. Ни один партийный или Лубянский босс не пошел на дно, все устроились. Впрочем, надо уметь плавать: это входит в определение «личность». Михаил Сергеевич не понял до сих пор, что СССР должен был утонуть, что это было благо прежде всего для пассажиров. Стоя на мостике обреченного корабля, он пытался его спасти; он не знал, что это кораблекрушение и есть первый этап спасения. Он поплыл против течения с весны 1989-го.