Шуточная жалоба Юлия Кима «Ах, не досажали, не дожали, не догнули, не доупекли» действительна в обе стороны. Я всегда и письменно и устно утверждала (и в худшие времена, до всяких перестроек), что КГБ поступает глупо, сохраняя мне жизнь, и что в этом они еще раскаются. Я думаю, что раскаялись в день закрытия их «конторы». Правда, они плавно переползут в другую, шурша длинными пушистыми «хвостами», на прикармливание которых по новому положению об агентуре они получили официальное право. Но зато какой повод! Какой ущерб для репутации! Но мало, мало. Не досажали-таки! Надо было как в Румынии. Не Горбачева, конечно. И не Раису Максимовну. И вообще расстреливать не надо. Этого мы уже не сможем никогда. Табу. А вот Крючкову — лет десять, да всему руководству V отдела — по десяточке (Филиппу Бобкову, например), да следователю Вавилова Хвату, да следователю — последнему — Анатолия Марченко, да следователям Василия Стуса, Ильи Габая, Юрия Галанскова — столько же. Хотя бы за мертвых! Помните последние кадры из «Зорь», которые «здесь тихие»? За Лику, за Соню, за Галку! За всех… Таков закон войны. Даже если эта война гражданская! Особенно если гражданская…

Кто не стреляет первым, тот погибает, а вместе с ним гибнет его дело. Его страна… 30 декабря, окруженный российской спецчастью и «Мхедриони», при попытке взять его живым с помощью парализующих пуль, расстреляв все патроны и оставив последний для себя, погиб Звиад Гамсахурдиа. Погиб потому, что не стрелял первым в 1991 году, что оставил всех врагов в живых. Ну что же, они живы и глумятся над памятью погибшего героя. История не знает исключений. Добей гадину или заказывай себе гроб, как те достойные наши враги, которые сделали это, прежде чем войти в Белый дом. Для таких врагов и лучшего гроба, и воинских почестей от казны не жалко… Это тот максимум, что мы можем дать друг другу через пропасть, нас разделяющую. Между нами горит мост… И единственный привет, которым мы можем обменяться с баркашовцами в знак одинакового выбора с противоположным знаком, — это автоматная очередь.

Пейзаж после битвы может выглядеть весьма эстетично. Кровь можно замыть, друзей и врагов похоронить достойно и пышно, распить шампанское во здравие свободы и за упокой Совдепии на фоне горящего Белого дома. Если мы доживем до следующего октября, мы обязательно устроим утренник на Краснопресненской. С шампанским и с цветами, которые положим на могилы — пусть символические — честных соратников, бравших Белый дом, и честных врагов, его защищавших. А если не доживем, пусть это делают наши враги. Надо полагать, мы стоим и пуль при жизни, и цветов после смерти, ибо не лгали, не предавали, не продавались, не трусили, прожили жизнь в бою и с врагами не сотрудничали.

Газета «Завтра» просит меня при приближении к газовой камере включить габаритные огни. Попросторней надо строить газовые камеры, ребята. При ваших-то аппетитах на эти дела они у вас будут в три смены работать. Вон Владимир Вольфович ездил в Германию. Наверное, за чертежами… Пейзаж после битвы — это то, что ты честно добыл мечом. Твоя страна. Твоя свобода. Твой капитализм. Закрытие «их» — не твоих — газет. Арест «их» — не твоих — лидеров. За дело. Это война, а не круглый стол.

Сажи Умалатова, по словам «своих» же из «Завтра», плакала, когда их вывели из Белого дома. Попробуйте заставить плакать нас. Да мы и не выйдем! На месте наших врагов мы взорвали бы Белый дом. С собой и с половиной Москвы в придачу. Что и сделаем, надеюсь, когда придет наш час. То-то Руцкой во все посольства звонил… Слабо было умереть? Бей красных, пока не побелеют, — совет хорош, учтем.

А сейчас у нас пейзаж вместо битвы. Не после, а вместо! Вот это действительно кошмар. Сдавшийся на милость побежденных президент. Демократы, играющие роль кроликов в пасти красно-коричневых удавов из Думы… Оправдывающиеся выбороссы, которых выбросили, утопили, как котят, за то, что Гайдар спас страну от голода, а 3 октября от смерти, за то, что Бурбулис сделал Ельцина президентом, за то, что безоружные демороссы и дээсовцы пришли умирать к Моссовету за президента и капитализм… Но не думайте, что, если мы уйдем, кто-то здесь останется жить при социализме. Если для того, чтобы стереть с лица земли коммунистов, фашистов и империалистов, нужно стереть с лица земли эту страну вместе со всем ее населением, — мы не дрогнем и благословим свою собственную погибель. Когда-то наши предки подожгли Москву, чтобы не оставить ее врагу. Сегодня есть средства не оставить врагу всю Россию. Лучше быть мертвым, чем красным.

(«Новый взгляд», 1994, № 3)

Речь адвоката Г.М.Резника

в московском городском суде 14 октября 1996 г

Фрагменты

Господа судьи! Судебное разбирательство не оставило никаких сомнений в том, что все участники процесса, и прежде всего, разумеется, суд, вовлечены обвинением, предъявленным Новодворской, в ситуацию полнейшего, кромешного абсурда…

Ярче всего «зазеркальность», бредовость происходящего высветил в ходе процесса государственный обвинитель. Встретив в тексте публикации Новодворской строки: «Ты тварь дрожащая или право имеешь», господин прокурор задал подсудимой вопрос: «Кого вы, Новодворская, имеете в виду под тварью?» А когда порядком подрастерявшаяся Валерия Ильинична (ее, как известно, очень трудно ввергнуть в такое состояние) ответила: «Так это же Достоевский — «Преступление и наказание»», последовала фраза государственного обвинителя, достойная быть эпиграфом к нашему процессу: «Вы это бросьте. С Достоевским мы еще разберемся».

Так вот, используя выражение классика, утверждаю: это дело создали твари… Дрожащие. Дрожащие перед правдой, свободой и разумом. Но твари не только дрожащие, а еще и невежественные. Невежественные настолько, что не сознавали: к уголовной ответственности вместе с Новодворской привлекается цвет нации, лучшие сыны России. Я попрошу, господа судьи, не доверять первому взгляду, который вы бросаете на скамью подсудимых. Я прошу напрячь ваши внутренние взоры. Тогда вы увидите: на скамье подсудимых Валерия Новодворская пребывает не в одиночестве. Рядом с ней много соучастников, и находиться в этой компании большая честь.

Перечисление подсудимых по настоящему процессу начну с поэтов. Конечно, это в первую очередь Александр Сергеевич Пушкин, так отозвавшийся о народах Российской империи:

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их нужно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

Рядом с Александром Сергеевичем Михаил Юрьевич Лермонтов:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.

Подле притулился Некрасов со своими стихами:

Подъезжая к Кенигсбергу,
Я приблизился к стране,
Где не любят Гутенберга
И находят вкус в говне.

А за Некрасовым — там местечко есть — не кто иной, как Иван Сергеевич Тургенев. Всех нас заставляли заучивать наизусть высокие слова о великом, могучем, свободном, прекрасном русском языке.

«Как ты удивительно хорош, — писал Тургенев, — для выражения многих и лучших мыслей по своей честной простоте и свободной силе».

Но от нас укрывали продолжение этих строк:

«Странное дело, этих качеств — честности, простоты, свободы и силы нет в народе. В народе нет, а в языке есть».

Тургенева теснит Петр Яковлевич Чаадаев:

«Печать рабства пронизывает всю историю России. У России нет истории, есть одна география».