Вот это нас всегда и спасает. Тот же древний образ: в небе Бог, на земле богатырь. Сила, добродетель и мужество. Поэтому, я думаю, и с ГКЧП–3 точно так же ничего не выйдет, как и с ГКЧП–2, и с ГКЧП–1, потому, что в небе есть по-прежнему Бог, а на земле есть богатырь. Тот самый русский западник, который не на Запад бежит, а цивилизацию Запада несет к русской культуре, чтобы она стала еще богаче и еще благороднее. Поэтому мне совершенно не жалко для этого дела трупа, и если это удовлетворит ту партию войны, которая похоронила в свинцовых гробах и в чеченских аулах 100 тысяч человек, то это адекватный обмен, то есть даже не адекватный, я согласна: вместо новых 50 тысяч трупов будет один мой. Никаких проблем.

Но давайте будем говорить правду. Если вы хотите убивать — я, конечно, обращаюсь не к суду, мне неизвестно мнение суда на этот счет, я обращаюсь к государственному обвинению, к тому, кто за ним стоит, — давайте будем говорить правду. Давайте прибавим, вернее, изменим цифру. При чем здесь 74-я статья? Вы же судите меня по 64-й статье. Измена Родине, но не моей Родине, а родине государственного обвинителя — Советскому Союзу. Эти родины несовместимы. Будет Советский Союз — не будет России. Будет Россия — не будет Советского Союза. Давайте людям говорить правду — вы судите за это. И давайте не будем ничего скрывать.

Поэтому у меня есть к суду деловое предложение. Безусловно, наилучший выход из этой ситуации — это оправдание. Это даст надежду на то, что в России будет независимый суд, который не станет служить орудием политических распрей, а то ведь может получиться, что какой-нибудь другой прокурор, какая-нибудь прокуратура возьмут и притащат дело там на Зюганова, неизвестно, что им не понравится, потом на Бабурина, потом на Проханова. Я рада, что мы никогда не опускались до того, чтобы требовать смертной казни или тюремного заключения для наших врагов. Мы хотели, чтобы они больше не мешали, не осуществляли государственную власть, но мы никогда и в мыслях не держали посадить Проханова за его газету «Завтра». Посадить Эдуарда Лимонова за его политические лозунги, посадить Сергея Бабурина за его мнение. То есть, мы в этом отношении чисты. Мы никогда не хотели быть палачами, и до такой степени не хотели, что, кажется, стали жертвами. Что, может быть, и нехорошо. Это оптимальный вариант. И мы все должны к этому стремиться. При жизни, после смерти, как знать. Но если есть намерение выносить обвинительный приговор, то я прошу переквалифицировать 74-ю статью на 64-ю. Там есть эти буквы — четыре — СССР. И пусть тогда будет хотя бы понятно, что происходит у нас в стране. Что если судят за измену Родине под названием Советский Союз, то, значит, нужно что-то делать. Может быть, наконец, воплощать программу ДС, запрещать экстремистскую деятельность в стране.

Поэтому я оставляю это на усмотрение суда. Каждый выбирает для себя. Каждый решает вопросы своей совести сам. Каждый сам решает: убивать или не убивать, предавать или не предавать, идти по дороге истины или идти по дороге зла. Я здесь ничего не могу советовать и ни к чему даже не стану призывать. А просто, на прощание, прочту стихотворение о русской истории Олега Чухонцева, которое, может быть, объяснит, почему в моих художественных эссе так часто встречаются исторические образы:

Все.

(Зал бурно аплодирует, затем встает, аплодисменты перерастают в овацию.)

Валерия Новодворская

Ельцинская эпоха заканчивалась мрачно и тихо. Не было большой беды, но больше не было и надежд. Президентские выборы 1996 года стали нашей последней победой и последней радостью. Больной Ельцин, видимо, не смог бы выдержать второго сеанса конфронтации с советским социумом, вплоть до гражданской войны в стиле 1993-го. Не было реформ, но не было и реакции. Это был худой мир. Ни нашего протеста, ни акций поддержки. Опять Некрасов:

И вдруг в последний спокойный Новый год, накануне нового века, Ельцин бросает нас, так что все демократы подавились шампанским, и, словно борзых щенков, оставляет в наследство новому барину, В.В.Путину, премьер-министру и преемнику. Было очень обидно. Да, Ельцин был обманут. Обманулся и хитрый Березовский, и благородный Собчак. С КГБ трудно соревноваться в подлости и интригах. Но мы-то в ДС обмануты не были. Кончился наш худой мир с властью, и началась добрая ссора.

Когда перед нами соткался Путин, мы поняли: это враг. Не знаю, как могли Ельцин, Собчак и даже Березовский так обмануться. Он не казался ни реформатором, ни даже правым усмирителем левых и совков. В нем не было ничего ни от Пиночета, ни от Франко с их фалангой или американизированной армией с элементами аристократического офицерского корпуса, получившего подготовку в Вест-Пойнте или Сандхерсте. Он казался типичным кабинетным гэбэшником со своим любимым произведением («Щит и меч» Кожевникова), и первым его деянием на посту премьер-министра стало возвращение на здание Лубянки барельефа с профилем Андропова, сбитого демократами в августе 1991-го. СПС не понял, хотя Борис Немцов и Сергей Ковалев уже тогда, в 2000 году, голосовали не за него, а за Явлинского. Как могли обмануться Егор Гайдар и А.Улюкаев, написавший «Правый поворот»? Было очевидно, что при очень больших способностях и умении понравиться (разведчик это должен уметь) к власти пришла Эриния — богиня мести, и что опираться он будет на КГБ, на большинство и на советскую армию.

А потом доказательства пошли косяком, если кому не хватило барельефа. Советский гимн, который он втащил в употребление без всякого на то резона (демократы вставали под Глинку в силу ненависти к прежнему тексту и прежней мелодии; «патриоты» обожали Ивана Сусанина и «Жизнь за царя», а коммунисты боялись быть обвиненными в отсутствии патриотизма). Резон был один: унизить демократов, растоптать наследие Августа, показать, что вернулись советские времена. А дальше были речи про сортир, «Курск», вторая чеченская с ее запредельной жестокостью, взрывы домов и подвал в Рязани, где ФСБ поймали за руку. Впрочем, способность КГБ убивать своих никого из нас не удивила. Как там у Нателлы Болтянской, Галича 80–90–2000-х?