— Поэтому и необходима диктатура науки! — перебил меня Генка. — Не отдельных людей, не партий, а…

— Знаю я вашу программу, — тоже перебил я его. — Но стоит подобному движению набрать силу — в Новом Мире, в прежнем, в любом — и во главе его непременно окажутся те, кому ваши идеалы до лампочки, кому нужна лишь власть, и кому вы ничего не сможете противопоставить как раз по причине вашего чистоплюйства. Я же не говорю, что наука плоха сама по себе! Да она прекрасная вещь, и ты замечательный человек, и Хаттаб тоже, да только все вы дураки со своим идеализмом. Как ты не понимаешь, что достижениями науки распоряжается не она сама, а тот, кто успел наложить на них лапу? И что это наверняка будет не автор научного открытия? Пойми наконец, если человек не изменится, он всегда станет применять любые достижения во вред себе и ближним.

— Так в том-то и дело! — воскликнул Генка, возбуждённо махая руками. — Самое-то главное — перевоспитать человека! Переделать его! И тогда…

Я остановился и ткнул пальцем через плечо.

— Вон там — десять или двенадцать ребят, которые только и ждут перевоспитания. Ничего не мешает тебе остаться здесь, встретиться с ними и попробовать. Но лучше вспомни, что случилось с проповедником в Харчевне и как они гнались за тобой сегодня утром. Ну не поднялись ещё мы на тот уровень, чтобы смочь хоть кого-то перевоспитать, и, тем более, всех на свете! Что же касается «переделать», то ибогалы когда-то с этого и начали. Преступления — это плохо, и они сделали всех законопослушными. Некоторые нормы морали тормозили прогресс — они их стёрли. Свобода мнений порождала разногласия и противоборство — теперь у яйцеголовых единое мнение по любому вопросу. К слову — у любого из них вдвое больше извилин, чем у вашего Ибн-Хаттабыча. Они хоть догадались сразу ввести запреты на разработку генетического и бактериологического оружия и после их не нарушать, а иначе мы сейчас не имели бы проблемы в их лице… Но всё же ибогальское общество не избавлено от заговоров и борьбы за власть. А стоило им столкнуться с действительно серьёзной проблемой, — я показал на додхарское солнце, — и все их усилия ни к чему не привели. Они пытались летать в космос. Пытались колонизировать Землю… А некоторые тыквоголовые предки ибогалов, удачно избежавшие программы по переделке, до сей поры, между прочим, благополучно проживают в экваториальном поясе Додхара. На экваторе, откуда в корень улучшенные яйцеголовые сбежали ещё двадцать тысяч лет назад.

— Никто не видел твоих тыквоголовых! — заорал Генка, и я в очередной раз убедился, что спорить с ним бесполезно. — Ты сперва докажи их существование, а потом…

Он так увлёкся, что не заметил сухую корягу, лежавшую на дороге, и полетел через неё. Помогать ему подниматься я не стал, вспомнив его же собственные слова: «Человеку свойственно ошибаться, но он обязан идти вперёд. И мы будем спотыкаться, падать, вставать и снова падать, но нас ничто не остановит!»

Вот и пусть себе. Да и живых тыквоголовых, если серьёзно, вряд ли кто видел. Разговоры одни, а мало ли о чём сейчас рассказывают… Тотигай, бежавший в стороне, приблизился и пошёл рядом, искоса на меня поглядывая.

— Так его, — одобрил он. — Нечего тут…

День клонился к вечеру. Все уже вымотались — за исключением Имхотепа, который был на удивление бодр и свеж. Тотигай, в очередной раз вскарабкавшись на какую-то возвышенность, позвал меня. Попрыгунчики сократили разрыв вдвое.

Прежде чем пуститься за нами в погоню по мехрану, они наверняка набрали с собой воды, да и галеты у них тоже имелись — куда без них. Им не пришлось идти всю ночь напролёт, как нам, и когда мы с Тотигаем снова отправились в разведку, оказалось, что попрыгунчики уже наступают нам на пятки. Но им пришлось остановиться, когда я подстрелил одного из них на расстоянии почти в полторы тысячи шагов.

— Они сейчас разделятся и обойдут нас с флангов, — сказал Бобел, узнав, в каком мы положении. — И они успеют окружить нас до ночи.

— Давай свернём чуть вправо, Элф, — предложил Имхотеп. — На твой обычный маршрут, по которому ты ходишь в город. Я хочу, чтобы мы прошли мимо пирамиды.

Я не стал его спрашивать, откуда он знает о моих маршрутах, равно и о том, зачем нам пирамида. В то, что он хочет заманить попрыгунчиков под меч рувима, я не верил. Не такие они идиоты.

Время от времени я кидал в котелок новые галеты, красные и синие попеременно, и нам удалось перекусить на ходу. Попрыгунчики действительно попытались обойти нас, но мы прибавили ходу, и они вновь вытянулись за нами, держась вне пределов дальнобойности моей винтовки. Я хотел было засесть где-нибудь и ещё поуменьшить их отряд, но меня отговорил Имхотеп. Всё решится, когда мы подойдём к пирамиде, сказал он.

Оставалось на это и полагаться. Мы тащились по мехрану, выбиваясь из последних сил. Началась местность почти лишённая растительности, ноги вязли в песке по щиколотку. Кто-то из попрыгунчиков забежал вперёд, влез на скалу и принялся по нам палить — несколько пуль ударили в песок сравнительно близко от нас. У парня была хорошая винтовка, но она находилась в плохих руках. Я остановился, и мне удалось согнать стрелка с его позиции после третьего выстрела, хотя попасть в него самого тоже не получилось.

Лощина, в которой стояла пирамида, была длинная и узкая: сооружение стояло в одном её конце, а мы спустились с противоположного, перевалив через крутой скалистый гребень. Идущий впереди Бобел остановился. Тотигай застыл рядом с ним, подняв, да так и не опустив для следующего шага переднюю лапу. Генка сказал: «У-ух ты!», — и только Имхотеп продолжал идти. Я поглядел туда, куда смотрели остальные. Пирамиды больше не существовало. Стерегущего её рувима тоже не было.

Там, в конце лощины, висел гигантский шар Калейдоскопа Миров. Он поглотил пирамиду и раздулся до полусотни метров в диаметре. И он больше не вращался.

— Эй, Элф, — обратился ко мне Генка. — Рувима нет! До коллапса осталось совсем немного. Куда он идёт?

Имхотеп продолжал двигаться прямо на Калейдоскоп. Бобел поправил лямки своего рюкзака и двинулся следом. Тотигай неуверенно оглянулся на меня, сделал несколько неуверенных шагов вперёд и снова оглянулся. Я хотел было окликнуть Имхотепа, но передумал.

— Пошли, — сказал я Генке. — Где наше не пропадало.

— Да ты шутишь, Элф! Шар схлопнется с минуты на минуту.

— Имхотеп так не считает. Он что-то задумал, а что — я понять не могу.

Калейдоскоп всё рос в размерах по мере того, как мы приближались к нему. Бобел шёл в обычном ритме — Имхотепу он доверял безгранично. Я тоже ему доверял, но не настолько, чтобы ни о чём не беспокоиться.

Мне было не по себе. Как схлопывается Калейдоскоп, я видел только однажды, да и то издали, но это такое зрелище, которое запоминается надолго. Тотигай вроде как стал ниже ростом и всё прижимался к земле, готовый рвануть прочь по первому сигналу. Генка Ждан, вначале испугавшийся, теперь пялился на призрачный шар, позабыв обо всём на свете. В нём пробудился азарт исследователя, и будь он здесь один, так точно впёрся бы прямо в зловещеё полупрозрачное месиво бесконечно пересекающих друг друга плоскостей из серого тумана. Он даже и свернул в ту сторону. Мне пришлось нагнать его и дёрнуть за рукав, возвращая на курс.

— Вот-вот начнётся! — заворожённо пробормотал Генка.

Калейдоскоп начал вращаться, когда мы проходили мимо него — в каких-нибудь двадцати шагах от того места, где шар касался земли. Над головой висела серая дымчатая масса, в которой тускло поблёскивали микроскопически тонкие, растянутые от края до края шара плёнки, каждая из которых, если верить умникам, была ни чем иным, как трёхмерным пространством, раскатанным в блин тяжестью четвёртого измерения. В каждое ещё недавно можно было попасть — именно проход в них и стерёг рувим. Теперь его не было, и это могло означать только одно.

— Калейдоскоп останавливается совсем ненадолго, — прошептал Генка. — Значит… Значит…

— Значит, нам пора отсюда убираться, — сделал я очевидный вывод, волоча его за собой.