Невдалеке послышались шаги. Я автоматически зашарил правой рукой вокруг в поисках винтовки, только тут заметив, что к предплечью всё ещё пристёгнут разрядник. Бобел посмотрел в сторону звуков и тут же отвернулся. Тотигай, хоть и сидел задом, несомненно, всё увидел, но остался спокоен.

— Мне показалось, что я вам понадоблюсь, — сказал кто-то рядом голосом Имхотепа. — И я решил не дожидаться вас в условленном месте.

— О да, ты нам понадобишься, — прокряхтел я. — Это факт!

Я мог поставить свой здоровый глаз против пары драных камнеступов за то, что разгребатель ещё не успел пробить тропу отсюда до Чёртовой Деревни, однако выяснять, как здесь очутился Имхотеп, желания у меня не возникало. Главное, что он появился вовремя.

— Можно считать, что бой мы выиграли с минимальными потерями, — сказал Бобел. — Дракон был очень большой.

— Самый большой, что я видел, — отозвался я. — Но меня это не утешает.

— Самый большой, о котором у нас когда-либо слышали, — подтвердил Тотигай. — Старые керберы рассказывали истории об огромных драконах, но наш…

— Теперь ты и сам сможешь им рассказать кое-что получше, — сказал я. — Да и вообще, ты у нас герой сегодня. Не вцепись ты ему в последнюю голову, он бы нас прикончил.

— Не прострели ты ему крыло, он бы нас прикончил ещё раньше, — ответил Тотигай.

— Короче, все мы храбрецы, — хмыкнул я, отдирая от предплечья разрядник. — Один вопрос — что делать будем, если появятся яйцеголовые? Сейчас мы больше похожи на кучку инвалидов, чем на боеспособный отряд.

— Я боеспособен, — сказал Бобел.

— Да, но при всём нашем уважении, ты не отряд. Особенно если придётся возиться с ранеными.

— Имхотеп вас вылечит, — решительно отрезал Бобел.

Его безоговорочная вера в Имхотепа меня позабавила, однако я был с ним согласен. Интересно, приди Имхотеп раньше, смог бы он усмирить дракона? И почему он не пришёл? Ведь наверняка знал, что случится. Хотя с этим как раз всё ясно. «Вы были должны сами победить чудовище. По каким причинам я мог не позволить вам победить его?» — примерно такая у него точка зрения. И потом, разве он обязан нянчиться с нами? Решил подлечить — и спасибо.

Имхотеп уже занимался Генкой, которого Бобел чуть раньше перетащил поближе ко мне и уложил на одеяло.

— Он точно жив? — спросил я. — Выглядит он мёртвым.

— Жив. — Имхотеп поднял на меня глаза, не прекращая своих таинственных манипуляций. Он водил над телом Ждана руками, похлопывал в ладоши, напевал невнятную песню на незнакомом языке, а в конце развёл вокруг Генкиного ложа несколько крошечных костерков из принесённой с собой вязанки хвороста и принялся за меня.

Мой правый глаз к этому времени совсем заплыл, поскольку я ударился ещё и скулой, но стоило Имхотепу приложить к опухоли руку, как она тут же ощутимо опала. Он действовал ловко, но больно было всё равно, и чтобы отвлечься, я стал думать о драконах.

На Додхаре живут обычные драконы, а также двух-, трёх-, шести- и даже двенадцатиголовые. Из них трёхголовые — самые распространённые, двухголовые — самые дикие и опасные, а обычные, с одной головой — самые большие и умные. Шести- и двенадцатиголовые не летают, а лишь достаточно быстро бегают на своих кривых когтистых лапах, да ещё могут спланировать на тебя откуда-нибудь с верхушки горы. Они по преимуществу травоядные, и только в период спаривания склонны полакомиться мясцом. Однако рьяно защищают свою территорию, а таковой считают всю округу, в которой в данный момент находятся. Большую часть их рациона составляет драконья трава — сочные растения, высотой не уступающие небольшим деревьям, в зарослях которых дракон любого размера может спрятаться целиком.

После Проникновения из всего животного мира Додхара людей больше всего занимали драконы. Только что рухнул привычный мир, повсюду царила неразбериха, большинство было занято простым выживанием в новых условиях или взаимоистреблением, и всё же целые команды одержимых зародившимся практическим драконоведеньем людей уходили в горы знакомиться с воплощёнными персонажами земных сказок.

Драконы недолюбливают докучливых наблюдателей, страдают особой, только им присущей формой бешенства, в связи с чем их поклонников из нашей среды с каждым годом становилось всё меньше и меньше, так как первое знакомство с объектом исследования обычно бывало последним. Хорошо изучить удалось разве что одноголовых, которые почти разумны (а некоторые утверждают, что и сверхразумны), да многоголовых пешеходов, которые слишком глупы, чтобы быть действительно опасными. Вообще, если рассматривать додхарскую живность целиком, просматривается чёткая закономерность — чем больше голов, тем меньше в них ума. Строго говоря, понятие «ум» применительно к соответствующим частям тела большинства здешних обитателей не более чем метафора. Генка говорил, что многоголовость на Додхаре развилась ради обеспечения собственной безопасности и быстрого поглощения пищи в условиях острой конкуренции, а совсем не для увеличения мозговой массы. Здесь даже многие высокоразвитые одноголовые животные думают спинным мозгом, а в черепе или совсем ничего нет кроме его придатка для управления органами зрения и слуха, или есть, но очень мало.

И всё же именно от последних в процессе эволюции произошли разумные, так похожие на нас. И уж у них-то мозгов в черепушке хватало.

— Ты не знаешь, где сейчас яйцеголовые? — спросил я Имхотепа.

Он закончил с моей головой и рукой и теперь занимался ранами на груди. Изображение морды Тотигая, казалось, было безнадёжно испорчено, однако я знал, что рисунок, некогда сделанный разгребателем, проявится на заживших шрамах, как это уже бывало.

— Ты мог бы сам посмотреть, где они, — сказал Имхотеп после паузы. — Твой разгребатель рядом, у вас есть связь.

— Не очень-то он мне показывает местонахождение одушевлённых существ. Только местность. В плане охоты или разведки от него никакой пользы.

— Ты просто пока не до конца понимаешь его. Разгребателю безразлично, что тебе показывать.

Это было для меня новостью. Но сейчас я был больше озабочен другим:

— Ибогалы клюнули на приманку? Пошли за нами?

— Да, они пошли.

— Все?

— Все.

— А я беспокоился, что они сунутся в пещеры. Ведь начиная от Ласточкиных Гнёзд твоих следов среди наших нет.

— Кто тебе сказал, что нет? Ты возвращался, проверял? Если нет, проверь сейчас.

«Чёртов старикан», — подумал я не без раздражения. Потребовалось немало времени, прежде чем я смог сосредоточиться. Но разгребатель меня услышал. И вот я увидел мехран сверху — горы у Ласточкиных гнёзд, караванную тропу, наш бывший лагерь, кратер со скелетом на дне… Изображение становилось всё подробнее, детали укрупнялись, картинка увеличивалась, и наконец я увидел тропу, по которой мы выступили к Вороньим Окнам. И провалиться мне на этом самом месте, если среди наших следов в пыли там не виднелись отпечатки лёгких чириков Имхотепа, похожих на мокасины. Кое-где их перекрывали следы Бобела или мои собственные.

«Никакой он не кийнак, — подумал я обречённо. — И никогда мне не понять, кто он на самом деле. Может, действительно, Предвечный Нук. Но, скорее, сам дьявол, поскольку только дьявол может одновременно находится в пещерах и гулять невидимкой по мехрану».

Тут Имхотеп сделал со мной что-то особо неприятное, я дёрнулся от боли, открыл глаза и стал смотреть.

Его врачевание напоминало бессмысленные действия умалишённого и кошмарный бред одновременно. Он что-то бормотал, и от его бормотания у меня мозги шли кругом. Не голова, а именно мозги — они медленно вращались вокруг своей оси внутри черепной коробки, от чего перед глазами всё плыло. Немного подташнивало, и я воспринимал происходящее очень отстранённо. Имхотеп пытался прилепить на место лоскуты кожи, постукивал пальцами вокруг ссадин, а потом — клянусь Проникновением! — засунул мне руку прямо в грудную клетку. Я почти ничего не почувствовал, но ясно увидел, как его сложенные пальцы ушли в моё тело все целиком, до самой ладони. Они согнулись — там, внутри, после чего Имхотеп резко дёрнул руку на себя. Я охнул — не столько от боли, сколько от неожиданности и давящей нереальности самого зрелища; грудина хрустнула, и я опять потерял сознание. Когда очнулся, вокруг меня тоже горело несколько костерков, которые Имхотеп развёл в строго определённых местах. В Харчевне он обычно пользуется свечами, и как-то объяснил, что таким образом «выжигает болезнь» из духовного тела, которое простирается за пределы материального.