Сам он уже занимался Тотигаем. Когда закончил, встал и посмотрел на меня.

— Я оставил Ключ в пещерах, — сказал он. — Мне лучше вернуться. Когда оправитесь и отдохнёте, идите в сторону Бродяжьего леса. Я догоню.

Я видел, что ему не терпится уйти, и кивнул. Первый раз на моей памяти Имхотеп столь открыто выказал свои чувства. Он явно не хотел надолго оставлять Книгу без присмотра. Может, потому и не поспел к нашей встрече с драконом. Его беспокойство также свидетельствовало и о том, что в пещерах Книга не находится в полной безопасности. Ещё у меня мелькнула ехидная мысль, что Имхотеп не хочет надолго покидать своего закадычного друга — Нечистого Феха, в гости к которому так удачно попал, но её я предпочёл вслух не высказывать, как и остальное. В конце концов, его умение оставлять следы там, где он не был, здорово нам помогло. Яйцеголовые Книгу не чувствуют, думают, что мы все вместе, и разыскивают нас для того, чтобы взять живьём и выпытать, куда мы её дели.

Как они вытрясают из пленников информацию, все мы отлично знали, и поэтому я поднял наш отряд на ноги сразу же после того, как погасли разведённые Имхотепом костерки. Никто не сопротивлялся. Генка аж зубами заскрипел от натуги, когда ему пришлось вставать, но встал. Мы с Бобелом поделили его ношу между собой. В голове у меня мутилось, грудь продолжала болеть, и я всё невольно ощупывал её рукой, желая убедиться, что в том месте, куда Имхотеп засовывал пальцы, нет никакой дырки.

Когда тронулись, наш отряд выглядел не лучше, чем бродячий театр нищих и калек на походе. Тотигай скакал впереди на трёх лапах, поджимая правую заднюю, за ним ковыляли мы с Жданом. Генка поддерживал руками разбитую голову и поминутно стонал. Он страдал от сотрясения мозга, и ему, по-хорошему, нужно было бы несколько дней лежать, но такого мы позволить себе не могли. В пропитанной кровью драной рубашке я выглядел похуже любого оборванца, и потому вскоре её выкинул, одев жилет на голое тело. Шествие замыкал Бобел, как наименее пострадавший.

Додхарская полупустыня — это вам не рай, особенно в тех местах, где нет никакой растительности; и хоть климат на Додхаре значительно смягчился со времён Проникновения, неподготовленному человеку или же больному здесь делать нечего.

Неподготовленным никто из нас не был, однако всем пришлось несладко. Солнце светило, казалось, вдвое ярче обычного, и припекало вчетверо сильнее. От камней исходил жар, безжалостно истязавший наши избитые тела. На счастье через несколько часов прошёл небольшой дождь, почти не смочивший землю, но всё же сбивший духоту и освеживший воздух.

За оставшуюся часть дня мы прошли немало, вымотались окончательно и заночевали прямо на тропе не разводя костра. Без всякого аппетита поужинали галетами, но стоило нам часок побыть в покое, как всем захотелось есть снова. В итоге за долгий додхарский вечер мы поужинали целых три раза, и наутро уже чувствовали себя гораздо лучше. Имхотеп не подкачал. Я знал, что его врачевство дало бы ещё лучшие результаты, если б нам не приходилось напрягаться. Тотигай уже смог приступать на больную лапу. Генка всё ещё постанывал, но гораздо реже.

Вскоре я заметил, что тропа свернула, и ведёт теперь не к Чёртовой Деревне, а параллельно Большой караванной тропе, в сторону Бродяжьего леса. Выходит, разгребатель без указаний с моей стороны изменил направление. Может, ему это подсказал Имхотеп. Или разгребатель знал о нашем с ним разговоре, прочёл мои мысли и догадался сам. В любом случае, он сделал то, что требовалось. Я намеревался выбраться с лавовых полей и послать его назад по нашим следам, чтобы он завалил тропу. На счёт того, как до нас добрался Имхотеп и как он вернулся обратно, если разгребатель у Чёртовой Деревни и близко не был, я предпочёл не задумываться.

Местность несколько изменилась: вновь появилась трава, росшая островками между бугров лавы на слое вулканического пепла, и вездесущая додхарская акация. На горизонте маячили дебри Бродяжьего леса. Низкий хребет Единорог, протянувшийся из горной страны, раскинувшейся справа от нас, вдавался далеко в него, выставив в небо единственный тонкий высокий пик, похожий на угрожающе поднятый вверх указательный палец. Слева проходила Граница со Старой территорией. Почти сразу за ней лежал большой участок земного леса, ещё дальше — город, в который мы обычно ходили на промысел. Точнее, целых три города, сросшихся пригородами и вытянувшихся вдоль реки. Сейчас нам туда было не надо, а вот Граница на стыке двух лесистых участков разных миров представляла для нас определённый интерес. Я по-прежнему не имел понятия, в какой стороне мы станем искать корабль Надзирателей, но предполагал, что Имхотеп знает о его местоположении больше, чем говорит. С самого начала так получилось, что мы всё время двигались на юго-восток — в направлении, которое и мне самому почему-то показалось наиболее заманчивым, когда я размышлял о нашем возможном маршруте, стоя на вершине холма после взрыва Калейдоскопа. Но ведь и от пасеки до холма мы тоже двигались на юго-восток.

Прежде всего следовало восстановить силы и разжиться нормальной едой, а в плане пополнения припасов не найти лучше места, чем Бродяжий лес. Люди не любят додхарские леса из-за бормотунов, а яйцеголовые не любят их я уж не знаю почему. Давно замечено, что если сцепиться с ними, а затем отступить в лес, то преследование они ведут неохотно или вообще отказываются от него. Как бы там ни было, оба обстоятельства играли нам на руку. Встреч с людьми мы не искали; что же касается ибогалов, шедших за нами, то в чащобе, буде они нас догонят, их численный перевес не только не даст им преимущества, но и помешает действовать скрытно. Это на открытом месте они легко смогли бы нас окружить. В лесу же… Просто так и не объяснить. Додхарский лес надо видеть.

При других обстоятельствах мы бы добрались куда следует уже к вечеру, теперь же пришлось встать на ночлег на полдороге между лавовыми полями и рекой. Это были уже хорошо знакомые места, мы бывали здесь почти всякий раз, когда ходили в город, только подходили не от Ниора, а со стороны Большой караванной тропы. Ориентиром служил ибогальский корабль, упавший на землю вместе со всеми остальными, когда рувимы наложили своё заклятие.

Он точь-в-точь походил на кукурузный початок, только огромный — или на кусок пчелиных сот в форме сильно вытянутого конуса. Внешние мембраны сот-ячеек, бывшие когда-то выпуклыми, теперь прогнулись внутрь, да и весь корабль заметно усох по сравнению с первоначальными размерами. Я наткнулся на него в первый же год после Наложения Заклятия, и мог бы точно сказать, насколько меньше он становится с каждым годом и в диаметре, и в длину.

Развороченный нос корабля глубоко ушёл в землю, а округлая корма с дюзами, похожими на раскрытые рты, задралась вверх. В одном месте обшивка лопнула, и там из неё пучками торчало что-то, напоминающее мумифицированные мышцы и сухожилия.

Мне никогда не случалось надолго останавливаться возле мёртвого ибогальского летуна, бывшего некогда почти живым, но лучшего места для ночёвки нам сейчас было не сыскать. Кораблями яйцеголовых никто не интересуется, в том числе и сами яйцеголовые. Снять оттуда ничего не снимешь, потому что они выращивались целиком, вместе со всем содержимым. Ибогалы и рады были бы теперь демонтировать с них оружие для усиления своих баз, но не могут. Использовать корабли в качестве опорных точек также невозможно — их излучатели питались энергией не напрямую, а через двигатели, которые в ибогальских машинах являются чем-то вроде сердца. Встали двигатели — встало всё.

В другое время Генка не упустил бы случая залезть в корабль, но после перехода у него опять разболелась успокоившаяся за предыдущую ночь голова, и он выглядел совсем тусклым. А Бобел заглянул — удостовериться, что внутри никого нет.

С той стороны корпуса послышались какие-то звуки. Тотигай немедленно отправился туда, осторожно приступая на больную лапу. Я пошёл за ним. Пройдя под нависшей кормой, мы остановились. Бобел приблизился сзади, готовя свой пулемёт. Кербер понюхал воздух, сморщил нос и не таясь вышел из укрытия.