Впервые в жизни я услышал, что из меня будет толк. Странно… И за что…

…Улучив момент, на одной из перемен, я поставил небольшую точку на том месте школьной карты, где по моему убеждению, должна быть Елизаветовка. Безобразие! Центр мира, где живу я! Я-я! И не нарисовали!…

Теперь мое внимание было приковано к двум точкам на карте. Точка без надписи, где должна быть Елизаветовка, и Черновцы. Приезжая от Алеши, отец рассказывал, каким маршрутом он добирался до Черновиц и обратно. Чаще всего он ехал поездом Одесса — Ивано-Франковск. Иногда он ехал автобусом Единцы — Черновцы. Приехав однажды, он рассказал, что опоздал на поезд. Ему посоветовали взять такси до аэродрома и лететь самолетом до Секурян. Отец, летевший на самолете впервые, рассказывал, что в Секуряны кукурузник летел с посадками в Хотине и Кельменцах. А в Секурянах он еще целых два часа ждал поезд, на который опоздал.

Глядя на карту, я мысленно проделывал маршруты, по которым отец добирался до Черновиц. Но на школьной карте это были очень короткие расстояния. Кроме того, там не было Секурян, Кельменцев и Хотина. В своем письме Алеше, отправленному в Черновцы по адресу улица Боженко, 22, кв. 12, я попросил его найти карту, на которой были бы Елизаветовка, Секуряны, Кельменцы и Хотин.

Сколько было радости, когда, приехав на каникулы после зимней сессии, Алеша развернул бумажный рулон. Там была карта «Украинская и Молдавская ССР». В тот же вечер карту постелили на стол обратной стороной вверх и настелили на нее марлю. Закрепив марлю кнопками к столу, Алеша намазал карту с марлей приготовленным клейстером. Наутро обрезали лишнюю марлю, а карту закрепили кнопками над моей кроватью.

Елизаветовки там не было, но я это сразу исправил. Зато все остальное было нарисовано очень подробно. Теперь я изучал все маршруты отца, рисуя тонкие линии карандашом.

Освоение карты продолжалось. Кроме условных обозначений, в правом нижнем углу карты я увидел надпись: Масштаб 1:10000. Я догадался, но дополнительно уточнил в школе у Ивана Федоровича, который учил старшекассников истории. Он показал, как измерять расстояние на карте линейкой и циркулем, если дорога неровная. А затем надо умножить на масштаб. Очень скоро поля карты были исписаны цифрами, говорящими о расстоянии по прямой и по дороге от Елизаветовки до Хотина, Черновиц, Киева и т. д.

Карту мама хранила очень долго. Я уже учился в институте, когда карта со стены исчезла. Но расстояние до Черновиц я помню до сих пор без интернета. По прямой 130, а по дороге 170 километров. А до Берлина, где воевал отец, награжденный медалью «За взятие Берлина», на школьной карте ровно 1111 километров.

В первую субботу после последнего звонка отец сказал:

— Поедем сегодня вечером. Отвезем продукты, погостим, а в вокресенье ночью обратно. Поедем сейчас, пока у Алеши не начались экзамены.

Я задохнулся от неожиданности. Отец всегда так. Все сразу. Никогда не ждал праздников, чтобы сделать подарок.

До Дондюшан, прямо на вокзал, на мотоцикле с коляской нас подвез дядя Коля Сербушка, муж Любы, младшей маминой сестры. До поезда оставалось больше часа. Я впервые свободно бродил по помещениям железнодорожного вокзала, разглядывая и читая вывески, объявления, плакаты и картины, нарисованные на стенах.

В зале ожидания между круглыми, высокими, почти до самого потолка, печками, обшитыми железом, на стене был нарисован огромный красный флаг. А на нем портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина были выписаны так, что из всех ушей было видно только одно левое ухо Сталина. Всю противоположную стену занимали изображения фруктов, овощей, арбузов, дынь, разных рыб. Справа было пшеничное поле под ярким солнцем. А слева паслись бесчисленные стада коров, овец, свиней и лошадей.

Отец стоял в очереди к маленькому окошку, над которым крупными буквами было написано: КАССА. Наконец он подошел ко мне с билетами в руке, взял чемодан и сумку и мы вышли на перрон. Там уже стояло множество людей.

— Как они все поместятся в поезде? Сумеем ли мы с отцом сесть? Как мне в такой толчее не потерять отца?

Отец словно подслушал мои мысли:

— У нас третий вагон. Это за той стрелкой. И народа там немного. Пошли. Вон уже зеленый свет. Значит, вышел из Тырново.

Несмотря на спокойствие отца, во мне не утихало тревожное волнение. Наконец я почувствовал дрожание земли и на нас стал надвигаться огромный паровоз со слепящим прожектором впереди.

Открылись двери и, повернув ручку, проводница, откинула полик. Он с грохотом ударился об открытые двери.

— Ваши билеты!

Отец вначале подсадил меня, затем вбросил в тамбур чемодан и сумку. Сам вскочил следом. Снова раздался голос проводницы:

— Проходите! Занимайте свободные места.

Вагон был общий. Это я узнал потом. А пока я шел к середине вагона, волоча за собой сумку и спотыкаясь об ноги и колени, сидящих у прохода. В вагоне было жарко. Воздух был спертым. Таким воздухом я дышал впервые. Вскоре меня окликнул отец:

— Вернись! Тут свободные места.

Свободным было только одно место внизу. Я недоуменно посмотрел на отца. Он показал на верхнюю полку:

— Полезай туда сразу. Скоро час ночи.

Вот те раз. Дома я в это время сплю. А тут ни в одном глазу. Я проворно залез на полку и лег. Сидеть было почти невозможно. Отец снял ремень, опоясывающий чемодан.

— Ложись.

Я лег головой к окну. Я и не заметил, что мы уже давно ехали. Одинокие огоньки стремительно убегали назад. Отец просунул ремень с чемодана под мой ремень и, проведя через окошко пряжки, пристегнул к длинной ручке на перегородке вагона.

— Чтобы ты не свалился сонный.

Чемодан и сумку поместили в багажный ящик. Сунув мне под голову вязаную кофту, отец, наконец, уселся на свободное место.

Я решил не спать до самых Черновиц. Лежал, подставив руки под подбородок, и смотрел на плывущие в темноте огоньки, слушая мерное постукивание колес. Потом стук колес затих…

Проснулся я оттого, что дернулся вагон. За окном вагона было уже светло. Я дернулся встать, но пояс прочно держал меня. Показалась голова отца. Он отвязал меня от ручки. Убрал пояс.

— Проснулся? Тогда вставай. Скоро проезжаем мимо границы.

Меня как ветром сдуло с полки. Настоящая граница! О ней я только читал в книгах и видел в кино. Особенно интересной была книга про пограничника Карацупу и его пса Ингуса. А вдруг я увижу шпиона, тайно пробирающегося через полосу в обуви, оставляющей след лошадиных копыт, да еще и задом наперед.

Я приник в вагонному окну. Как бы не пропустить границу!

— Граница будет видна с этой стороны. — раздался незнакомый женский голос.

Я оглянулся. У противоположного окна сидела пожилая женщина в длинном вязанном светлом платье и очках. Таких узеньких очков я еще не видел.

— Становись возле столика. Вот здесь. Сейчас будет Крива и граница.

Я подошел к противоположному окну. Отец со своего места сказал:

— Смотри! Вон колючая проволока и полоса.

Я и сам уже видел границу. Но она оказалась совсем не такой, какой я себе ее представлял. За то время пока была граница, не то, что погони, даже пограничников не было видно. Потом была станция со смешным названием Мамалыга, а потом Новоселица. Потом вообще пошли такие названия, как будто не могли придумать более серьезное.

Медленно проехали мимо маленькой станции с названием Острица. Это глиста такая. Маленькая и сильно чешется. У меня были такие, мама лечила. Тьфу! Потом проехали маленькую станцию, за которой было огромное село. А называется всего лишь Магала. А потом промелькнула Буда. У нас это означает шалаш. Ну и названия!

Потом под колесами загрохотало, вагон стало раскачивать. Я вцепился в столик.

— Это на стрелках стучит, — успокоил меня отец. — А вот Жучка, сахарный завод. Сюда в голодовку люди ездили на товарняках за жомом. Потом варили с отрубями и ели. А когда доставали жом из ям, некоторые тонули. А другие продолжали набирать оттуда же жом в мешки и увозили домой. Надо было детей кормить.