— Andenken (на память).

Силуэт немца исчез мгновенно.

Никита забрал документы погибшего и, закинув автоматы за спину, ползком выбрался из воронки. Катушка с проводом лежала в трех-четырех метрах от воронки. Начав сматывать, Никита намотал на катушку не более пяти метров. Провод был перебит, словно срезан. Скорее всего, осколком.

Потягивая катушку за скобу, Никита прополз дорогу и скатился в неглубокий кювет. Внезапно на него навалились, и он почувствовал, что его шею сдавили железными тисками. Пытаясь вырваться, Никита усугубил положение. Затрещали хрящи гортани. Сознание провалилось в никуда.

Очнулся от тихого говора. Ночное небо заслонили, склонившиеся над ним три силуэта.

— Прости браток, сразу не признали.

Потирая шею, Никита молчал. Он напоролся на разведчиков. Могло быть хуже. Могли, не разобравшись, просто тихо заколоть.

Вернувшись в расположение взвода связи, Никита узнал, что из боя не вернулись шесть связистов. Прилег на охапку полусгнившей серой соломы за уцелевшим сараем и, свернувшись калачиком, мгновенно уснул. Проснулся ближе к полудню. Есть не хотелось. Выпил две кружки подряд, отдающей ржавым железом, воды. Сунув руку в карман, вытащил немецкий пистолет. Несколько секунд тупо смотрел, вспоминая, как он к нему попал. Нажал на выступ внизу рукоятки. Щелкнув, выскочил магазин, в котором тусклой медью отливали все восемь патронов.

Из целого стрелкового взвода после той атаки в живых остались командир одного из отделений, два тяжело раненых солдата и, приданный взводу, связист Фомин Никита.

Сложив перед собой на скатерти стола сжатые кулаки, Никита внимательно изучал собственные ногти. Потом тихо произнес:

— Через несколько дней стало известно, что наступление на нашем участке было отвлекающим. А сколько ребят полегло!

В 1971 году я проходил интернатуру по оторинолариногологии в 4-й городской больнице г. Кишинева. Заведующий клиникой, заслуженный деятель наук, профессор Михаил Григорьевич Загарских натаскивал нас, молодых интернов, заставлял думать, творчески подходить к каждому пациенту. Он не терпел стандартов. С первых недель учебы мы часами не покидали операционную, глядя, как оперируют наши наставники, ассистировали и оперировали самостоятельно.

Осваивая операции, я довольно часто находил несовершенными, не удовлетворяющими требованиям инструменты, в большинстве своем запатентованные в конце 19-го и начале 20-го столетия. Новизна моих инструментов должна была заключаться в возможности использования их при различных анатомических особенностях полости носа.

Обладая техническими навыками, полученными в юности, в том числе и в «кабинете» Никиты на маслосырзаводе, я решил вопрос по-своему. Под ручку приспособил сломанный хирургический инструмент, рабочую часть изготовил из калящейся углеродистой стали, а длинное цевьё изготовил из толстой медной проволоки. С помощью знакомого зубного техника всё соединил пайкой серебряным припоем. Легко придав любой радиус изгиба и направления рабочей части, хирург, выгибая цевьё, мог приспособить инструмент не только к конкретному пациенту, но и к правой и левой половине носа, которые никогда не бывают симметричными.

Однажды я принес в клинику два сработанных мной инструмента. Михаилу Григорьевичу достаточно было взглянуть на мои усовершенствования, чтобы оценить и сделать замечания, которые я учёл, и в тот же день устранил недоработки. Поворачивая в руках готовые инструменты, профессор вынес окончательный вердикт:

— Инструменты замечательные. Но в операционную их запускать нельзя, нужно покрыть нержавеющим покрытием.

Михаил Григорьевич никогда ничего не откладывал на завтра. Написав записку, он протянул её через стол:

— Пойдешь на экспериментальный завод по Павловской. Знаешь, где находится?

Я кивнул.

— На втором этаже найдешь начальника ПТО Александра Яковлевича Республиканского. Это фамилия такая. Объяснишь суть. Он поможет.

К Александру Яковлевичу попасть было непросто. Из проходной ему позвонили вахтеры. Он перезвонил в отдел пропусков. Я подал в открывшееся окошко паспорт. Через несколько минут я был на территории завода. Александр Яковлевич ждал меня в своем кабинете. Вопрос был решен, что называется, с ходу.

Впоследствии я не раз бывал на заводе. Проходя по территории, и в цехах я присматривался к рабочим, надеясь увидеть Никиту. Однажды я спросил Александра Яковлевича:

— Как мне найти Никиту Фомина? Даже не знаю, кем он у вас работает?

— Вы его знаете?

— Мы с ним, можно сказать, земляки. Это один из моих наставников по радиотехнике.

— Уникальный человек. Самородок. Он мог бы стать выдающимся конструктором. Без базового образования, талантливый самоучка-трудоголик, он без напряжения вникал в самые сложные технические проблемы. Когда перед ним ставили задачу, он внимательно слушал, потом задавал вопросы, уточнял. В академии шутили, что, бывало, он сам объяснял соискателям, какова цель их исследования. Аспиранты и докторанты были уверены в своих технических решениях, если к ним приложил руки Никита. Он чувствовал металлы, пластмассу, дерево. Как-то заболел стеклодув. Никита сел за горелку. На следующий день завод уже не чувствовал отсутствия специалиста, без которого не обойтись. Электронные, пневматические и гидравлические схемы начинали работать сначала в его мозгу. Потом он собирал их, запускал, настраивал. И лишь на финише, бывало, срисовывали, наконец, схему.

— В каком цеху он работает? Я его ни разу не видел.

— Он у нас, к сожалению, уже не работает. Его жена защитила докторскую диссертацию по полупроводникам, после чего они по приглашению переехали в Обнинск. Там ей предложили крупную руководящую должность в одном из ведущих научно-исследовательских институтов оборонного значения. Под её началом сейчас несколько крупных лабораторий по Союзу.

Фильм «Москва слезам не верит» я смотрел несколько раз. До сих пор не могу освободиться от ощущения, что этот фильм и о Никите.

Мои самые первые и не первые воспоминания о бабе Софии я описал в предыдущих главах. Начиная с первой. Тем более, что это были самые первые воспоминания о моем, совсем еще раннем детстве. В предыдущих главах короткими штрихами я старался раскрыть облик этой простой и бесхитростной, увидевшей жизнь без прикрас, женщины.

Не ходившая в церковь, но глубоко впитавшая в себя истоки православного христианства, моя баба София могла служить иллюстрацией толстовства, как образа духовной и мирской жизни.

Родилась моя бабушка на древней Подолии, в селе Драгановка Чемировецкого района Хмельницкой области (в прошлом Каменец- Подольской губернии). По подсчетам ее собственных детей и рассказам родственников баба София родилась в третью субботу после Зелених Свят (праздник Святой Троицы) т. е. 07 июня 1879 года.

Отец ее Иван Жилюк (Укр. — житель) по некоторым данным вел свой род от осевших во второй половине семнадцатого века турок-жилюков. Селились жилюки, на тогдашней условной границе, проходившей по широкой полосе между реками Збручом и Жванчиком. В жены, не церемонясь, брали понравившихся местных девушек и молодых женщин.