Я без конца пел эту песню вслух и про себя, шлифуя мелодию. Во весь голос я позволял себе петь ее только, проходя по субботам сквозь густой лес по старой узкой дороге, ведущей из Дондюшан в Елизаветовку через Плопы. Я полюбил мою песню. Даже придумал ей имя — «Далеко, далеко…»

Она привязалась ко мне настолько, что я длительное время пел ее в своей душе с утра до вечера. Не преувеличивая, скажу. Сейчас, в, мягко сказать, моем пожилом возрасте, она мне кажется мелодичнее многих утробных завываний с эстрады в исполнении некоторых, так называемых звезд. А может я просто впал в свое собственное детство? Но мне от этого хорошо. А я никому не навязываюсь и не мешаю.

Как видите, если всевышний не наградил собственным слухом и голосом, то он с самого раннего детства наказал меня почти неодолимым желанием петь и играть.

Прошло много лет. Я понял, что в песню мне путь заказан. Но я люблю музыку и красиво звучащие, мелодичные, задушевные песни. Я люблю, когда когда звучат милые моему сердцу песни Софии Ротару, Людмилы Зыкиной, Анны Герман, Валентины Толкуновой, Владимира Высоцкого, Иосифа Кобзона, Льва Лещенко и многих, многих других.

Я не люблю Аллу Пугачеву… За разнузданность.

Все чаще я вспоминаю период моего самого безоблачного периода моей жизни, музыку, звучащую в праздники на бульваре сельского клуба. Закрываю глаза и передо мной встают блестящие медные трубы и державшие их кудесники, извлекавшие из них волшебные звуки. Они заставляли мое сердце биться быстрее, трепетать, останавливаться. Эти люди ввели мое поколение в сказочный мир звуков, которые остались очень далеко, в нашем невинном и безвозвратном детстве.

Уже много времени во мне тлеет желание воздать должное людям музыки и песен моего родного села. Из некогда целого легиона музыкантов ныне живых всего двое. Сведения о музыкантах и певцах моего села пришлось собирать по крупицам, подчас шокируя старожилов неожиданностью вопросов. С каждым годом все меньше и свидетелей того времени.

В какой-то момент я понял, что писать надо здесь и сейчас. Если этого не сделаю я, то кто потом сможет воссоздать удивительные, неповторимые и неожиданные страницы истории нашего села? А, прочитав, после меня, может быть, кто-то сделает это еще лучше.

Первые песни мои земляки пели с образования самого села. Песни были привезены переселенцами из Подолья. Это были нежные, удивительной мелодичности песни о неразделенной любви, чумаках, о родной земле и народных героях. В моем далеком детстве на посиделках, свадьбах еще пели песню про Устина Кармелюка.

Эту песню в длинные осенние и зимние вечера тихо пела и моя мама.

В самом начале прошлого века все село с изумлением и почитанием слушало песни, которые пела Люляна (Елена) Андриевская, переехавшая на жительство в наше село из приграничной Алексеевки. Удивительно чистый и сильный голос ее был слышен по обе стороны, раскинувшегося по длинной лощине, села. Подстать ей, пели ее дочери Манька, Стася, Люба. Не обделила природа голосом и ее сыновей: Алексея и Павла. Необычайно мягким контральто отличались голоса внучек Люляны — Клары, Гали, Милы и Дины.

Удивительной мелодичностью отличалось пение семейного квартета Тхориков: Братьев Василия, Александра, Валерия и их сестры Люси. На свадьбах, крестинах и провожаниях пронзали пространство тенора братьев Михаила и Александра Научаков. Унаследовали от матери уникальные свои голоса братья Грамма: Виктор и Борис. Это уже мои сверстники. Полагаю, что если бы Борис пошел не на исторический факультет, а в консерваторию, его, как оперного певца, знали бы миллионы.

Степан Твердохлеб, женившийся на Дарке из Сударки составил с нею уникальный песенный дуэт. По рассказам старожилов, их песни разносились далеко по селу по обе стороны шляха.

В тридцатых годах прошлого столетия учитель начальной школы Шафранский, учивший и моих родителей, организовал в селе струнный оркестр. Гриша Гормах и Миша Мищишин играли на мандолине, Павло Навроцкий овладел балалайкой. Александр Гормах резво играл на гармони, а Ананий Гусаков освоил скрипку. Чуть позже в ансамбль влился еще один скрипач — Адам Хаецкий.

Война прервала надежды и чаяния моих земляков. Не до музыки. Восьмого июля были безвинно расстреляны двадцать восемь моих односельчан. Военные годы в нашем селе прошли в тревожном и зловещем ожидании, которому, казалось, не будет конца. Похоронки продолжали приходить и после войны.

После войны стала налаживаться жизнь. В селе организовали первый в правобережной Молдавии колхоз. Жизнь брала свое. Снова сватанья, свадьбы, крестины, провожания в армию. Музыкантов приглашали из окрестных сел. Единственную селе гармонь сумел сохранить во время оккупации Александр Гормах.

Осенью пятьдесят третьего в селе закончили строительство отдельной электростанции, а к весне колхоз приобрел множество духовых музыкальных инструментов, которых хватило бы на солидный симфонический оркестр. Из Могилев-Подольска пригласили руководителя оркестра Николая Рябова. За трудодни он подрядился обучить желающих играть.

Занятия и репетиции проходили в новом, недавно построенном клубе. На зимний период Рябов переехал в село. Поселили его в комнате для приезжих в помещении сельского совета. Кормили его музыканты по очереди. За очередность спорили, так как после ужина была возможность продолжить урок музыки прямо дома. На удивление, приезжий музыкальный педагог оказался непьющим.

В зимний период, когда не было сезонных работ, учеба и репетиции начинались с утра и заканчивались поздно вечером. В сухие дни уже седеющие, прошедшие огненный ад совсем недавней войны, ученики выходили на террасу клуба и извлекали разнокалиберные звуки из своих инструментов. В школьные классы проникали все звуки оркестра, который играл пока порознь. На переменах мы бегали в клуб и слушали. Оценивали мастерство каждого будущего музыканта.

Названия некоторых инструментов мы уже знали до этого. На свадьбах мы окружали музыкантов, прибывших из других сел и знакомились с музыкантами и инструментами. Но там играли пять — восемь человек. А в клубе, по определению Рябова, собрался целый музыкальный взвод.

В самом начале учебы пошел в клуб и мой тридцатисемилетний отец. С Николаем Рябовым он познакомился по дороге из Могилева. На попутке с песком они доехали в открытом кузове до Мошан. Потом больше часа месили клейкую грязь до Елизаветовки. Поговорить времени хватило. Ужинал Рябов в тот вечер у нас дома. Запомнил я его плохо. В памяти осталось его худощавое лицо и жидкие, гладко зачесанные назад, волосы цвета пожухлой соломы.

На следующий день отец натянул сапоги и одел фуфайку.

— Ты куда собрался? — спросила, бывшая в тот день у нас тетка Мария, его старшая сестра.

— А тебе какое дело? Куда надо, туда и иду. — как всегда, своим резким тоном ответил, с раннего детства независимый от старших в семье, отец.

— Идет в клуб. Будет учиться играть на трубе. — попыталась сгладить резкий тон отца мама.