Затем внезапно, как будто свалившись откуда-то свысока, грянула зажигательная «Молдовеняска», а Мишка все также замедленно и плавно двигался перед оркестром, подчиняясь только своему, свойственному только ему одному, ритму. Левую руку он неизменно держал за затылком, а в правой уже держал свою черную, видавшую множество свадеб, шляпу. Танцуя, он плавно и широко качал ею перед оркестром, то ли гипнотизируя, то ли благословляя музыкантов на суточный музыкальный марафон.

Мы, кому от семи до двенадцати — тринадцати стояли полукругом у самого угла палаты. За несколько минут мы уже знали новых музыкантов, если они были на этой свадьбе, из каких сел они родом, на каких еще музыкальных инструментах играют, напиваются ли в конце свадьбы.

На Мишку, как на восьмое чудо света смотрели только самые малые. Те, что постарше, воспринимали его как живой атрибут, без которого не обходится ни одна свадьба. Мы уже полагали, что в каждом селе на свадьбах существует свой Мишка.

Однажды в гололед, возвращаясь навеселе, Мишка упал и ударился грудью об замерзшие комья земли. Самостоятельно встать он не смог. Наутро запрягли председательскую бричку и отвезли Мишку в Тырново на рентген. У Мишки оказались сломанными три ребра. Несколько дней, говорили, он кашлял кровью.

Но даже в больнице неугомонный Мишка продолжал весело чудить. Уже на третий день, потешая зрителей, он шустро ловил каких-то невидимых гадов на своем пододеяльнике. А потом часами лежал, укрыв голову подушкой, прячась от всякой нечисти, строившей ему рожи и пытавшейся проникнуть в палату через окно, заклеенное на зиму еще ранней осенью. В ту зиму нам не хватало добродушного и безобидного Мишки и его своеобразных подтанцовок на сельских свадьбах. Весной, сильно осунувшийся и бледный, с заострившимся носом и желтым лбом, Мишка подолгу сидел на завалинке. На пригреве он, казалось, жадно впитывал в себя солнечное тепло. Оклемался Мишка только глубокой осенью.

Вплотную подступившие к помосту, мы смотрели на Мишку и слушали музыку. Всем почему-то нравилось стоять возле барабана. Я, признаюсь, тоже был грешен. Я стоял, слушал мерные удары колотушки об кожу барабана и смотрел, как после каждого удара широко расплываются в вибрации и сразу же уменьшаются черные швы заплаты в самом центре кожаной мембраны на другой стороне инструмента.

Если стоять неподвижно, то глаза постепенно закрываются сами. Все звуки остальных инструментов становились неслышными, я слушал только барабан. Его удары без задержки отдавались приятными ударами в глубине моего живота, где-то под диафрагмой. Потом во мне растворялись и исчезали звуки самого барабана. Когда звучали последние аккорды мелодии, глаза самостоятельно открывались… Много позже я читал о гипнотическом действии звучащего шаманского бубна у народов Крайнего Севера

Гости собирались. Молодежь группировалась с подветренной стороны дома разрастающейся стайкой. И вот уже одна, потом вторая пары не выдерживали и начинали кружиться в лихом танце. За ними вся молодежь. Вдоль завалинки хаты оставались самые застенчивые. Вот уже и молодые супружеские пары, сами совсем недавно гулявшие на чужих свадьбах в компании молодежи, отдав своих крохотных чад мамам и свекровям, врывались в вихрь кружащихся пар.

Часто, иногда по два раза в течение одного танца, музыканты переходили на марш. Прибывали все новые пары. Танцующие терпеливо стояли посреди двора в ожидании конца марша. Начавшееся мельтешение среди приглашенных близких родственников и дружб молодого предвещало скорый поход за молодой.

Наконец альт-труба пела что-то похожее «Внимание» и «Сбор». Та-таа. та-та-та-тааа, та — таааа. Через несколько секунд гремел короткий марш. Затем сидевшие музыканты вставали, разминали ноги. Трубачи, нажав на клапана, выпускали из инструментов струйку скопившейся жидкости. Барабанщик одевал крест-накрест широкие шлейки лямок и, подняв на живот, пристегивал барабан.

Молодой со старшим дружбой и остальными дружбами выстраивались на выходе со двора в один ряд. За ними, казалось, стихийно выстраивались ряды по шесть человек. Снова звучал марш. Свадебная процессия трогалась в сторону дома молодой.

Девочки-дружки со стороны молодого от семи-восьми лет и старше на ходу выстраивались в ряды. Мальчишки выстраивались в ряды только после одиннадцати-двенадцати лет. Те, кто младше, шли, перебегая взад-вперед по обе стороны шеренг. В течение двух-трех минут орава, бредущая рядом с шеренгами гостей, стихийно разделялась. Самая младшая часть ребятни вырывалась вперед. В лучшем случае они шли на уровне первого ряда. Чем ближе к дому молодой, тем дальше вперед выбегала малышня, чтобы захватить удачные места, куда, по их мнению, будут более густо лететь, брошенные рукой невесты, монеты и конфеты.

Были свадьбы, когда жених вначале шел за нанашками со своей стороны. Там предстоял короткий стол. Мест для ребятни там не предусматривалось и мы, сразу повернув, направлялись к дому невесты, зная, что в селе детей на своих и чужих не разделяли. Все были свои. Но в подавляющем большинстве случаев нанашки шли за молодой от дома жениха.

Улица села, в основном прямая, просматривалась далеко. Впереди свадебного шествия улица была пуста. Только у калиток, опершись локтями, стояли сельчане, не приглашенные на свадьбу. Они приветственно махали руками, желали мирной семейной жизни и множества деток.

Внезапно, выскочив из калитки, кто-то из подростков переливает дорогу кортежу жениха. И сразу, как черт из табакерки, перед молодым встают в ряд несколько плечистых холостяков. Мы мгновенно окружали место действия. Предстояла захватывающая сцена выкупа невесты.

Начинался торг, длящийся недолго. Хлопцы для вида требовали большую сумму, иногда, по старой традиции, принесенной из Подолья, овцу или коня. Также для вида жених, поторговавшись, доставал из внутреннего кармана припасенные деньги и вручал их вожаку ватаги. Шествие к дому молодой продолжалось.

Моя память сохранила два поучительных случая выкупа невесты в других сёлах, о которых хотелось бы рассказать.

В одно село прибыл по направлению молодой человек с высшим образованием. Через несколько недель проявился вектор его пристального внимания. Это была миловидная, совсем еще юная девушка, недавно закончившая среднюю школу и собиравшаяся поступить в институт.

Сначала танцы после кино в клубе, потом провожания. Однажды, встретив в центре села ухажера, несколько сельских парней, вежливо поздоровавшись, присели на лавочку:

— Вы ухаживаете за нашей девушкой. Мы ее давно хорошо знаем. Толковая, интересная, скромная. Хотелось бы узнать и о вас, будущем жителе села — парни подчеркнуто уважительно говорили на «Вы». — Может за бокалом пива? Только сегодня привезли. Совсем свежее.

— Нет, нет, ребята. Ничего серьезного пока нет. Да и денег я сегодня с собой не захватил. Ну, ни копейки!

Скоро события развернулись серьезно. Настал день свадьбы. Поскольку жених был из другого села, группа парней потребовала выкуп при переходе молодых из дома в палату. Плату потребовали умеренную, может быть приплюсовав стоимость так и не выпитого совсем недавно пива. Но по обычаю предстоял торг.

— Да вы что, ребята? Такую сумму? За что?!…

Группа хлопцев, не сговариваясь, расступилась перед новобрачными. В палату невеста шла, низко опустив голову.

Второй случай имел место ранее, но я его оставил вторым, как аккорд. В одном из сёл была девушка, закончившая среднюю школу и не поступившая в университет. Работала учётчицей в колхозной бухгалтерии. В нашем селе жили её родственники. Они и поведали моим родителям эту историю. Несмотря на то, что прошло ровно шестьдесят лет и действующих лиц, к сожалению, уже нет, назовем ее Машей.