— Слушаюсь, ваше высочество! — почтительно склонился молодой химер.

Зур устало закрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Слушая шипение в динамике, где чередовались голоса Энн и какого-то имперца, он вдруг ощутил, что что-то изменилось. Съедающая и обжигающая боль в душе остались, но пустота, которую он так ненавидел, рассеялась. Тело Зура дернулось, словно от пронизывающего укола, расплывшегося в душе трепещущим волновым пламенем. …В нём шевельнулся его сипат. Зур вдруг ясно уловил её состояние. Но только теперь это чувство вызвало у него протест, горькое разочарование и презрение. В нём клокотала ярость оттого, что сипат так до конца и не уничтожен. Он ненавидел Энн и не мог ей этого простить!

Но голос Энн услышал не только Зур.

Именно в этот момент, Мак решил протестировать своё новое изобретение. Сидя в рубке «бронтозавра», выполняющего уже скорее функцию музея, в который они время от времени наведывались, он установил свой лучевой датчик, задав ему диапазон проникновения.

— Послушай, Мак, ты как маленький, честное слово! Зачем тебе сдалось это подслушивающее устройство? — проворчал Лакур, недовольно хмуря мохнатые брови.

— Не ради подслушивания, а ради интереса насколько проникает нейронный луч! — отмахнулся Мак, включая прибор, настроенный на замок Зура.

«— Эннжи, если ты не думаешь о себе, подумай обо мне! Я пока умирать не хочу! — произнес Бунн.

— Я тебя не звала за собой! Убирайся на базу и считай, что меня нет и не было! — с горечью бросила девушка. — Что это?!! Какого черта они подорвали эту гниду?! Это я должна была его уничтожить! — вдруг гневно выкрикнула она, заметив перед собой яркую вспышку, на том месте, где только что был корабль гротов.

— Энн, сбавь скорость! Одумайся, кому от этого будет легче? Давай поворачивать, на «веретенах» мы ещё сможем от них смыться!

— Мне будет легче, Бунн, …мне. Я уже мертва. Смывайся сам.

— Мне иногда самому хочется тебя придушить! Умница, нечего сказать! Илай погиб не для того, чтобы ты лезла за ним в лапы смерти! Уж он-то хотел бы, чтобы его любима малышка была жива! — довольно жестко произнес Бунн, намеренно бередя её рану.

В динамике послышалось приглушенное всхлипывание, а затем дрожащий и сдавленный голос:

— Заткнись и проваливай! Мне от тебя ничего не нужно! Что ты вообще можешь об этом знать! Меня больше ничего не держит, я потеряла всех, кого только можно было потерять, так почему бы мне не присоединиться к нему?

— Я ещё с тобой поговорю на эту тему, эгоистка несчастная, но боюсь у химеров другие планы, легкой смерти ты не дождешься. Их корабли окружают нас для сопровождения. Поворачивай Энн, подумай, что скажут наши парни. Мы должны вернуться и похоронить его. Мне тоже больно и тяжело, …сегодня у меня погиб лучший друг. — Голос Бунна смягчился, когда он заметил, что она сбавляет скорость»

Лакур застыл в кресле с открытым ртом. Попытавшись заговорить, он издал нечленораздельные хрипы, но затем, совладав со своим диким волнением, он всё-таки выдавил:

— Это была Энн? Наша Энн?

Мак кивнул, переводя на брата шокированный взгляд, после чего они услышали нечеловеческий стон Зура, и Лакур с перепугу стукнул по лучевому датчику, прерывая этот кошмарный звук.

Химеры настойчиво выдворили их за пределы своей территории. Им больше ничего не оставалось, как вернуться на базу.

Гибель врага, отобравшего жизнь у её Илая, совершенно не заполнила эту сквозящую опустошенность. Её сердце, её душу покрывали сплошные дыры от взрывов горя и отчаянья. Боль была настолько сильной, что Энн перестала ощущать саму себя, свои мысли, свои чувства — кругом была сплошная адская боль!

Она управляла кораблем машинально, посадив его в выпускном ангаре. Ей было абсолютно всё равно, что ей пытался сказать генерал, возмущенно жестикулируя, её не волновали дальнейшие события, … потому что теперь жизнь для неё не имела смысла.

Энн не различала лиц и перестала понимать значение слов, пока сквозь слепящую боль не вклинился Натан. Он тряс её за плечи, хлопал по щекам, обнимал, что-то говорил, пока, наконец, не сделал ей какой-то укол. Перед тем как потерять сознание, Энн успела понять, что он всё-таки ей пытался сказать:

— Я привез специалистов, мы сделали всё что смогли. Мы пытались спасти его и обмануть смерть, но не вышло. Его мозг мертв.

А дальше она уже бежала по тёмному коридору. Бежала изо всех сил, ощущая, что и они уже на исходе, но что-то гнало её вперед, зачем-то она должна была добежать до двери, из-под которой пробивался луч света. Дверь распахнулась одновременно с её глазами! Энн шумно втянула воздух, и … снова встретилась с болью, которая вернулась вместе с физическими ощущениями. Она поняла, что находится в медицинском боксе, где-то рядом противно запищал какой-то прибор, и в палату вместе с врачом, ворвался Натан. Девушка не чувствовала ни уколов, ни подсоединяемых присосок с проводами, ни жужжащего датчика установленного прямо у неё на груди. Энн неподвижно лежала на койке, тоскливо глядя в потолок.

Теплые пальцы Натана сжали её тонкую холодную ладошку:

— Почему ты молчала, Энн? Почему мы не знали, что у тебя больное сердце? Я чуть не убил тебя тремя кубиками эндорфинола! Как ты могла скрыть от меня такое? — с тихой грустью, проговорил он.

Энн медленно повернула голову и шепотом спросила:

— Его уже похоронили?

— Нет, он в закрытом боксе, все ещё под системами. С помощью приборов, мы искусственно запустили ему лёгкие, сердце, всю физиологию, влияя через сегментарные клетки мозга. Но, к сожалению, теперь это всего лишь тело. Илай мертв. Сожалею, Энн, но ничего больше сделать нельзя.

Порывисто вцепившись в его руку, и глядя на него измученными воспаленными глазами, она хрипло прошептала, буквально умоляя его:

— Не отключай его от приборов, прошу, не надо, пусть он поспит! Пусть он спит, и время не тронет его, не истлеет, не канет в никуда! Прошу, ради меня, это все о чем я тебя прошу! А я буду рядом с ним, всегда! Натан, пообещай, что сохранишь его таким! Тогда я согласна жить дальше! Умоляю тебя!

Её осунувшееся лицо, её пылающие горечью глаза, и её безумная просьба ужаснули Натана. Но он понял, что только так, можно заставить её ухватиться за жизнь. Только ради такой самоистязающей цели, Энн сможет подняться на ноги. И Натан пообещал, мысленно уговаривая себя, что позже она одумается и её душа успокоиться.

Больше Энн ни о чём его не спрашивала. Теперь она стремилась лишь к одному — встать с постели и приступить к вахте возле своего Илая, храня его покой. С нечеловеческим упорством, она ожидала той минуты, когда доктор позволит ей покинуть её палату, молча снося болезненное лечение. И она дождалась, так и не проронив ни единого слова!

…Она позволила себе рыдать, бесконечно стирая жгучие слёзы, лишь в первый день, когда увидела его, спокойно лежащим на криостоле, когда увидела его родное лицо, его закрытые глаза и мирно вздымающуюся грудь, в которой ещё билось его сильное сердце! Она пыталась выплакать на эту грудь всю свою скорбь и боль, всё отчаянье и своё одиночество. Безрассудно желая оживить его своей разбитой любовью.

На следующий раз Энн уже не плакала, … не было сил. Вместо этого, она часами сидела около него, держа его руку, поглаживая его лицо, и тихо разговаривая с ним.

Когда Натан видел эти сцены, ему самому начинало казаться, что его сердце не выдержит и разорвется от одного только вида её страданий. Поначалу он позволял ей скорбеть, самоистязаться, в надежде, что, выплакавшись и пропустив эту потерю через себя, его сестра постепенно начнет возвращаться к нормальной жизни. Но Энн упрямо не хотела покидать своего мрачного кокона, замкнувшись там от всего мира, напрочь отказавшись от реальности.

Очень сильно Натан испугался за неё, когда она уже начала целыми сутками сидела рядом с Илаем, постоянно о чем-то с ним разговаривая, забывая о пище и своих потребностях. Сама Энн постепенно начала превращаться в приведение. Он несколько раз пытался воспрепятствовать её посещениям, но она вдруг становилась страшно агрессивной, поднимая из своих глубин дикую таившуюся в ней силу, яростно отбиваясь от брата.