— Пыльная Мгла, не хочешь теперь объяснить, что привело тебя в нашу обитель в первый раз? — неожиданно спросил Рамае сГампо.

Пыльная Мгла помялся, а потом собрался с духом и рассказал о своей встрече со старым ламой на руинах разгромленного оазиса Дуньхуан.

— Шакья Панчен! Это же наверняка был Шакья Панчен, «великий ученый»! Это один из лучших переводчиков, которого мы направили в Дуньхуан, чтобы перевести на тибетский язык максимально большее количество сутр, хранящихся в прославленных библиотеках оазиса, — оживился старец.

— Этот монах производил впечатление необыкновенного мудреца. Когда я показал ему содержимое сандаловой шкатулки-сердечка, он убедил меня пойти в страну Бод, к вам. Он уверял, что Святой Будда поможет мне найти девушку, след которой я потерял. И пророчества Шакья Панчена исполнились, потому что на пути в Самье я встретил Умару и Пять Защит…

— Шакья Панчен — святой человек, он просветленный духом… И это он послал тебя в наш монастырь с найденными «залогами веры»? Он видит дальше, чем остальные люди. Ему открыто небо и доступна нирвана, он направил тебя во имя мира между буддистами! — воскликнул слепой настоятель, всплеснув руками.

Рамае сГампо с ностальгией вспомнил те далекие времена, когда он послал Шакья Панчена с миссией в Дуньхуан. То был необычайно одаренный и знающий монах, владевший китайским и санскритом не хуже, чем родным тибетским языком. За прошедшие годы посланец направил в монастырь множество рукописей трактатов и сутр, принадлежавших традиции Большой и Малой Колесниц, серьезно пополнивших библиотеку Самье.

— Если бы не та встреча с просветленным ламой, я никогда не нашел бы Умару! — с юношеской пылкостью заявил Пыльная Мгла.

— Похоже, ты считаешь, ничто не происходит случайно, — усмехнулся старый настоятель.

Мальчик-послушник принес собравшимся чай, обильно приправленный маслом яка. Все пили в молчании, эмоции, переполнявшие присутствующих, мешали им выразить свои мысли словами.

— Учитель сГампо, вы уже готовы назвать дату вашего путешествия в Лоян? — осторожно спросил Кинжал Закона.

— Почему бы нам не отправиться всем вместе? Это гораздо практичнее, — предложил китаец.

— Мне необходимо урегулировать дела в Пешаваре. Я слишком надолго оставил общину в прозябании, начавшемся с уходом Буддхабадры, — ответил Кинжал Закона. — Святой Путь Из Восьми Ступеней и я должны вернуться поскорее, иначе обитель Единственной Дхармы рискует потонуть в отчаянии и беспорядках.

— Но тебе предстоит не только удручить их известием о смерти настоятеля! Ты мог бы принести братьям Священную Ресницу. Вместе с Глазами Будды она вновь станет предметом поклонения. По крайней мере, ты вернешься не с пустыми руками… В остальном я согласен с тобой: полагаю, мы должны встретиться в летней столице империи Тан в определенное время, — сказал Рамае сГампо.

— Не знаю, как благодарить вас за понимание и доверие… Вы по-настоящему добрый человек, достопочтенный учитель. Да, я хотел бы отнести Священную Ресницу моим братьям прямо сейчас; это избавит их от сомнений и опасений за будущее… — с улыбкой ответил первый помощник настоятеля из Пешавара.

— Неудача совета в Лхасе стала реальностью, но пусть нас ждет впереди Первый Совет в Чанъане! Главное, чтобы восстановилось согласие между тремя буддистскими церквями! — воскликнул лама сТод Джинго.

— Я с радостью заменю моего покойного настоятеля! — кивнул Кинжал Закона.

— Я не сомневался в твоем согласии! Встретимся в Лояне через шесть месяцев; ты успеешь добраться до Пешавара, а потом до Китая, — произнес Рамае сГампо.

Не теряя больше времени, Кинжал Закона и Святой Путь Из Восьми Ступеней отправились в монастырь Единственной Дхармы, чтобы оповестить братьев и о дурном, и о добром. А Пыльная Мгла, с тяжелым сердцем распрощавшись с монахами из Пешавара, долго смотрел им вслед, пока они, проходя между двумя прославленными ступами, не углубились в ущелье.

— Будешь ли ты в Чанъане, когда я доберусь туда с достопочтенным Рамае сГампо? — спросил у него сТод Джинго.

— Надеюсь, что да. — Лицо молодого китайца потемнело.

— У тебя задумчивый вид…

— Мне пора в путь. В Самье горы подавляют меня, я скверно себя чувствую на такой высоте: подташнивает, кружится и непрестанно болит голова…

— Будь внимателен. В стране Бод не стоит сходить с протоптанных троп, особенно после полудня. Ночь наступает здесь слишком быстро.

— Не беспокойся, сТод Джинго! С тех пор как я покинул Дуньхуан, только и делаю, что странствую по горам, так что неплохо их изучил.

Образ прекрасной Умары и ее разноцветные глаза преследовали его. Он смотрел туда, где скрылись пешаварские монахи, а видел ее лицо, ее улыбку… Он любил ее так же сильно, как в первый день. Однако ему удалось избавиться от ненависти и зависти к счастливому сопернику. И печаль, вызванная разлукой и страданиями любимой, больше не рождала в нем злости…

На фоне синего неба образ возлюбленной Умары стал мерцать и таять, оставляя лишь призрачный след в душе юноши. И когда он вступил на горную дорогу, этот образ то возникал, то таял, увлекая его вперед, делая одиночество невыносимым. Охваченный очередным приступом тоски, молодой китаец опускался на колени и кричал в отчаянии: «Ума-а-а-ара-а-а-а! Ума-а-а-ара-а-а-а…» — но только эхо отвечало ему, повторяя имя несторианки, словно новую мантру…

— Завтра в путь! — заявил стражник.

— Скажи Калед-хану — мне необходимо видеть его. Да добавь, что теперь я снова могу ходить.

— Я передам ему. А сейчас ешь суп.

— Обычно твои товарищи ставят его как можно дальше от меня, словно я смердящий пес, который вот-вот подохнет!

— У меня заложен нос, так что я не чувствую запахов.

— Банда негодяев!

— Ты, похоже, в ударе, — стражник громко шмыгнул носом.

Как ни странно, злосчастный епископ Аддай Аггей последние несколько дней чувствовал себя заметно окрепшим, хотя по-прежнему страдал от цинги: десны его воспалились и кровоточили, зубы шатались и начинали выпадать, а кожа покрылась множеством незаживающих гноящихся ран, источавших ужасный смрад. Пробуждение, как обычно, принесло узнику скорбь и страдание.

Провожая взглядом уходившего стражника, Аддай Аггей в бессильной ярости воздел к небу руки, и на поврежденных путами запястьях выступила кровь. Однако епископ был доволен и этим: впервые за долгое время у него появились силы протестовать и возмущаться! Умереть за веру — не проклятие, а милость, дарованная Богом, предоставившим шанс претерпеть настоящее испытание и обрести спасение. Но мечта увидеть еще раз дочь, обнять ее, убедиться, что судьба ее устроена хорошо, заставляла Аддая Аггея жить.

Несколько недель банда тюркютов переправляла несчастного — с туго стянутыми запястьями и щиколотками, что причиняло ему немалые страдания — с места на место, привязывая к лошади. Изможденное гниющее тело епископа вызывало страх у похитителей, так что они старались не смотреть на него и не прикасаться к больной плоти.

Отряд давно покинул Шелковый путь, свернув на юго-запад, в сторону покрытых зеленью безлюдных гор, по склонам которых скитались лишь табуны диких коней, так что пленнику не приходилось рассчитывать на помощь случайных путников. Целью тюркютов была ставка их предводителя — Калед-хана, гордо именовавшего себя императором степи. Ставка его представляла собой расположенное на берегу реки обширное поселение с домами-юртами из белоснежного войлока, некоторые были покрыты еще и шкурами. Над жилищами разносился характерный запах прогорклого масла — им тюркюты, как и многие другие степняки, приправляли практически все блюда.

Иерархия предводителей восточно-тюркских народностей довольно сложна, и, согласно ей, Калед-хан, вождь одного из племен, включавшего семьдесят семейных кланов, являлся одним из самых влиятельных владык. Соседи, даже таким сильные, как китайцы, хотанцы, персы и согдийцы, вынуждены были с ним считаться.