Кусая губы, он следил за тем, как Безумное Облако бережно сворачивает рисунок на куске черного шелка с красной каймой, чтобы уложить его в дорожную суму.

— Позволь… что это у тебя? Ты сказал, мандала?

— Так, ерунда. Копия, грубая копия. Для духовного утешения, и только. А обратно в горы я не пойду, нет! Туда я не вернусь! Горы мне надоели! Мне тоже нужен отдых! — неожиданно заявил Безумное Облако, принимая еще одну пилюлю.

Его ответ удивил и расстроил Буддхабадру, который еще раз попытался привстать:

— Хорошо! Я должен тебе кое-что показать!

Но из-за резкой боли бессильно упал обратно и в отчаянии стукнул кулаком по подстилке.

— Прими это, и боль уйдет! — Безумное Облако протянул ему одну из своих черных пастилок и Буддхабадра, не задумываясь, отправил ее в рот. Снадобье оказалось горьким, но действенным: очень быстро аскет почувствовал прилив сил, ему стало заметно лучше. Теперь он верил, что способен сделать все, что пожелает.

— Если мы хотим ослабить Большую Колесницу, необходимо начать с изменения их ключевых текстов! Сутры надо переводить, исправлять и рассылать повсюду во множестве копий, наводнив ими все земли! «Сутра Безупречной Пустоты» — лишь первая часть моего плана! Как только я исправлю ее, оригинал будет сожжен! Видишь, я совершенно откровенен с тобой, Безумное Облако! — возбужденно выкрикивал Буддхабадра.

Под воздействием неведомого снадобья он готов был рассказать Безумному Облаку все что угодно, но тот, кажется, вовсе перестал интересоваться разговором. Выглянул наружу, осматриваясь, а затем обернулся со словами:

— Не беспокойся, Буддхабадра. Я вижу на дороге человека, который направляется в нашу сторону. У него наверняка найдется несколько монет, которые помогут нам привести дела в порядок, — ощерился в жутковатой ухмылке Безумное Облако.

А настоятель из Пешавара уже погружался в туман, забывая о боли в ногах, о своих проблемах и обо всем на свете. Ему чудилось, что стены пещеры стали вдруг розовыми, а свод — небесно-синим и что лицо Безумного Облака расплылось, превращаясь в настоящее облако и взмывая в эту синеву.

— Ваше величество, это ужасно: мы не только испытываем недостаток в шелке, но, на мой взгляд, теряем изрядную часть прибыли из-за тайной торговли тканью! — пробормотал министр шелка, которого звали Очевидная Добродетель.

Он побелел и дрожал от страха, пополам сложившись в поклоне перед императором Гао-цзуном.

Правитель слегка приподнял бровь. Этот знак был хорошо известен всем, кто когда-либо приближался к особе императора.

Министр шелка чуть слышно прочистил горло; лишь с третьей попытки ему удалось сглотнуть скопившуюся во рту слюну, а голос звучал совсем слабо — как будто пеньковая веревка, какой связывают ноги заключенных, уже тянулась к нему из рук самого повелителя.

Восседая на троне вуму, вырезанном из цельного куска эбенового дерева, и рассеянно запуская руку в стоящую на треножнике чашу с фисташками и семечками, император Китая ожидал вразумительного объяснения, с какой стати его повеление оказалось неисполнимо.

— В… в-вот… это… в-ваше в-в-величество…

— Быстрее! К делу, мой храбрый Очевидная Добродетель, ближе к делу! И побыстрее! Я согласился выслушать тебя, ибо, по уверениям моих советников, твое сообщение имеет крайнюю важность, но я не собираюсь тратить время впустую! — нетерпеливо бросил император министру, отправляя в рот очередную фисташку.

Правая нога Гао-цзуна постукивала по подножию трона, что свидетельствовало: правитель вот-вот потеряет терпение.

Очевидная Добродетель приготовился в очередной раз прочистить сведенное спазмом горло, чтобы произнести заранее выученное обращение к императору, как вдруг в зале повеяло ароматом изысканных духов с оттенком цветов апельсина; тягостное напряжение в мгновение ока рассеялось, и в тишине отчетливо прозвучала песенка, выводимая сверчком.

— Это ты, моя дорогая! В столь ранний час! Какой сюрприз и какая радость! — вскричал повеселевший Гао-цзун.

Он не ошибся: то действительно была У-хоу, за которой бесшумно следовал Немой, неся крошечную клетку со сверчком. Появление супруги императора во время официального приема не было заурядным событием. Следом за императрицей и ее слугой в кабинет вошла кормилица, державшая за руку сонного Ли Она.

— Я вам помешала, мой драгоценный супруг? — кокетливо спросила У-хоу.

— Вовсе нет!

— Я обещала Ли Ону вылазку в город, на рынок живности, но, проходя мимо вашего кабинета, я не удержалась от желания поприветствовать императора.

— Мы разговаривали с Очевидной Добродетелью на тему, которая непосредственно вас касается, дорогая моя У-хоу… Мы обсуждали ситуацию с тканями… с шелком! — стал объяснять император игривым тоном и жестом пригласил супругу присесть на диван, расположенный сбоку от трона, рядом с низким рабочим столиком.

— Шелк — величайшее сокровище империи. Это небесная материя, прославленная за горами и за морями! — соблюдая правила придворного этикета, ответила У-хоу, скромно опуская глаза.

— Ваше величество, если будет вам угодно знать всю правду, дело обстоит… самым неблагоприятным образом! — решился наконец министр, съежившись на неудобном стуле, специально установленном так, чтобы ни малейшее движение собеседника не могло укрыться от императорских глаз, делая чиновника совершенно беззащитным. — Я убежден, что в стране создан незаконный рынок поддельного шелка, выпускаемого без императорской лицензии!

Очевидная Добродетель чувствовал, как по лицу и спине текут струйки пота; он в страхе мял в руках отрез шелка, который осмелился принести показать повелителю и который сам увидел впервые лишь этим утром.

— Ты хочешь сказать, кто-то нашел способ изготовлять шелк, не используя для этого гусениц шелкопряда и листья тутового дерева? — с насмешкой произнес Гао-цзун, мельком взглянув на супругу. В голосе его звучало презрение к жалкому, дрожавшему от ужаса министру.

— Нет, ваше величество. Виноват! Я, ничтожный, не сумел хорошо выразить мысль. Вот что произошло: кто-то тайно устроил собственный шелковый двор с тутовыми деревьями, шелкопрядом и всем прочим. Там-то и производится настоящий шелк, который идет в продажу намного дешевле… то есть, — министр старался произносить слова отчетливо, не слишком громко клацая зубами, — такой шелк, конечно, не может считаться настоящим, если изготовлен не по высшему соизволению вашего величества…

«Да, — снисходительно подумал Гао-цзун, — бедняга Очевидная Добродетель, кажется, совсем выжил из ума!»

— Это невозможно! — сказал он вслух. — Уже много поколений мы владеем монополией на производство шелка, и еще никто не осмеливался нарушить ее. Мой великий отец делал все, чтобы так было и впредь, и неоднократно издавал указы, неукоснительно соблюдавшиеся! Я сам в прошлом месяце приложил свою личную печать к очередному указу, касавшемуся введения особенно строгих правил! Кто осмелится его нарушить?! Ты, Очевидная Добродетель, попусту докучаешь императору Китая, рассказывая подобные нелепицы! Тебе повезло, что здесь императрица, иначе я приказал бы побить тебя бамбуковыми палками!

Но тут вдруг заговорила У-хоу, прежде сделав знак кормилице, чтобы та вышла и увела с собою ребенка, который заскучал и начал беспокойно возиться.

— Ваше величество, да позволено мне будет заметить, но министр, кажется, имеет определенные основания для таких утверждений, — промурлыкала супруга императора, а потом перевела взгляд на отрез шелка в руках Очевидной Добродетели.

— Ваше величество, я бесконечно сожалею о том, что мне приходится сообщать вам о нарушении имперской монополии. Но вот доказательство! — прошептал министр, которому уже не хватало воздуха.

Он трясущимися руками развернул перед императором ткань. Переливающаяся алым и кармином, она напоминала блеском чудесный глазурованный фарфор. Министр робко просеменил и расстелил ее прямо перед императрицей — на столе, изготовленном из грушевого дерева особого оттенка «желтый цветок», хуан-хуали, и инкрустированном пурпурным сандалом чжитан. Шелк на дорогой, изысканной мозаике представлял собой великолепное зрелище.