ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. — XXIII

Офицеры прусского штаба в Берлине, по-видимому, начинают терять терпение. Через берлинских корреспондентов «Times» и «Daily News»[76] они сообщают нам, что под Парижем уже в течение нескольких дней подготовлены осадные средства и что вскоре начнется осада. У нас есть сомнения относительно этой готовности. Во-первых, нам известно, что несколько туннелей на единственной пригодной для использования железнодорожной линии были взорваны вблизи Ла-Ферте-су-Жуар отступавшими французами и что они до сих пор еще не восстановлены; во-вторых, нам также известно, что средства для правильной и эффективной осады такой громадной крепости, как Париж, настолько огромны, что требуется длительное время, чтобы сосредоточить их, даже если железнодорожный путь оставался бы все время открытым; и, в-третьих, хотя после этого сообщения из Берлина прошло уже пять или шесть дней, однако мы еще не слышали о том, что заложена первая параллель. Поэтому мы должны сделать заключение, что под готовностью начать осаду, или правильную атаку, следует понимать готовность начать не систематическую атаку, то есть бомбардировку.

Однако для бомбардировки Парижа с какими-нибудь шансами на то, чтобы принудить его сдаться, потребовалось бы гораздо больше орудий, чем для правильной осады. В последнем случае можно ограничить атаку одним или двумя пунктами линии обороны; при бомбардировке необходимо непрерывно разбрасывать по всему громадному пространству города такое количество снарядов, чтобы вызвать повсюду большее количество пожаров, чем население в состоянии потушить, и чтобы сделать борьбу с пожарами слишком опасной. А ведь мы видели, что даже Страсбург с 85000 жителей смог отлично выдержать бомбардировку, почти беспримерную по своей жестокости, и что, за исключением нескольких отдельных и весьма точно ограниченных районов, которыми пришлось пожертвовать, пожары там успешно удавалось приостановить. Это объясняется сравнительно большими размерами города. Небольшую крепость с пятью или десятью тысячами жителей легко заставить капитулировать бомбардировкой, если только в ней нет большого количества убежищ с укрытиями от бомб, но город с 50000—100000 жителей может выдержать сильный обстрел, особенно, если он построен, как большинство французских городов, из каменных плит или если дома имеют толстые кирпичные стены. Париж внутри линии укреплений занимает площадь размером двенадцать на десять километров; в пределах старых застав[77], где находится наиболее тесно застроенная часть города, — размером девять на семь километров, то есть эта часть города охватывает пространство приблизительно в пятьдесят миллионов квадратных метров, или около шестидесяти миллионов квадратных ярдов. Для того чтобы выпустить на каждую тысячу квадратных ярдов этой поверхности в среднем один снаряд в час, потребовалось бы 60000 снарядов в час, или полтора миллиона снарядов в сутки, что предполагает применение для этой цели, по крайней мере, 2000 тяжелых орудий. Однако выпускать один снаряд в час на площадь почти в сто футов длины при ста футах ширины — означало бы вести слабую бомбардировку. Правда, временно можно было бы сосредоточить огонь на одном или нескольких кварталах до тех пор, пока они не будут полностью разрушены, а затем перенести его на соседние кварталы; однако для того чтобы эта бомбардировка была эффективной, ее нужно продолжать в течение почти такого же или даже большего времени, как и правильную осаду, причем безусловно с меньшей уверенностью что в результате этого крепость будет вынуждена сдаться.

Кроме того, Париж, пока его форты не сдались, фактически находится вне пределов, доступных для эффективной бомбардировки. Ближайшие высоты вне города, которые находятся теперь в руках осаждающих, вблизи Шатильона, отстоят от Пале де Жюстис[78], который расположен почти точно в центре города, на целые 8000 метров = 8700 ярдам, или пять миль. С южной стороны это расстояние повсюду будет примерно таким же. На северо-востоке линия фортов удалена на 10000 метров, или свыше 11000 ярдов от центра города, поэтому любая из бомбардирующих батарей в этом районе должна была бы размещаться на 2000 ярдов дальше, то есть в семи-восьми милях от Пале де Жюстис. На северо-западе город настолько хорошо защищен излучинами Сены и фортом Мон-Валерьен, что бомбардирующие батареи можно было бы установить только в сомкнутых редутах или в сооруженных по всем правилам параллелях, то есть не раньше начала правильной осады, для которой эта бомбардировка, как мы полагаем, является предварительной подготовкой.

Теперь не может быть сомнений в том, что из прусских тяжелых нарезных пушек калибром в пять, шесть, семь, восемь и девять дюймов, выбрасывающих снаряды весом от двадцати пяти до трехсот и более фунтов, возможна стрельба на расстояние пяти миль. В 1864 г. у Гаммельмарка нарезные 24-фунтовые пушки бомбардировали Зондербург[79] на расстоянии в 5700 шагов = 4750 ярдам, или почти в три мили, хотя это были старые бронзовые пушки, которые могли выдержать пороховой заряд не больше чем в 4 или 5 фунтов при снаряде весом в 68 фунтов. Угол возвышения неизбежно был значительным, и приходилось специально приспосабливать лафет, который сломался бы при употреблении более сильных зарядов. Современные прусские пушки из литой стали могут выдержать заряды гораздо большего веса по отношению к весу их снарядов, но для того чтобы достигнуть дальности в пять миль, угол возвышения все же должен быть весьма значительным, и нужно было бы соответственно переделать лафеты, а если их использовать для целей, для которых они не приспособлены, то они быстро пришли бы в негодность. Ничто так быстро не разрушает лафета, как стрельба с полными зарядами даже при таких незначительных углах возвышения, как пять—шесть градусов, между тем, в данном случае угол возвышения в среднем равнялся бы по крайней мере пятнадцати градусам, и лафеты были бы совершенно разрушены так же быстро, как и дома в Париже. Но если даже не принимать во внимание это затруднение, то все же бомбардировка Парижа батареями, находящимися на расстоянии пяти миль от центра города, в лучшем случае могла бы явиться только частью дела. Разрушений было бы достаточно, чтобы озлобить, но недостаточно, чтобы устрашить. На таких дистанциях снаряды нельзя направлять с достаточной точностью в какую-нибудь определенную часть города. Даже если бы были даны указания избегать обстрела определенных районов, вряд ли удалось бы уберечь больницы, музеи, библиотеки, как бы хорошо они ни были заметны с высот, на которых могли бы находиться батареи. Военные здания, арсеналы, магазины и склады нельзя было бы наметить для разрушения с достаточной уверенностью, даже если бы они были видны осаждающим; таким образом, отпало бы обычное оправдание бомбардировки тем, что ее целью является разрушение оборонительных средств осажденных. Все сказанное выше основывается на предположении, что осаждающие располагают средствами для действительно серьезной бомбардировки, то есть, примерно, двумя тысячами нарезных пушек и мортир крупных калибров. Но если, как мы в данном случае предполагаем, немецкий осадный парк составляет примерно четыреста или пятьсот орудий, то этого будет недостаточно для того, чтобы произвести на город такое впечатление, которое сделает вероятной его сдачу.

Хотя все еще считается, что законы войны допускают бомбардировку крепости, — эта мера все же приносит так много страданий гражданскому населению, что история осудит всякого, кто в наше время прибегнет к бомбардировке, не имея достаточных шансов добиться таким путем сдачи крепости. У нас вызывает улыбку шовинизм Виктора Гюго, который считает Париж священным городом — в высшей степени священным! — а всякую попытку атаковать его — святотатством. Мы смотрим на Париж, как на любой другой укрепленный город, и если он предпочитает обороняться, то ему придется испытать и все опасности, сопряженные с правильной атакой, с применением осадных траншей и осадных батарей, а также с действием случайных снарядов, попадающих в невоенные здания. Но если бомбардировка Парижа все-таки будет иметь место, несмотря на то, что одной только бомбардировкой нельзя принудить город к сдаче, это будет военной ошибкой, ответственность за которую немногие возложили бы на штаб Мольтке. Скажут, что Париж был подвергнут бомбардировке из политических, а не из военных соображений.