Сейчас, в 1870 г., вряд ли достаточно заявить, что подобные действия являются законным способом ведения войны и что вмешательство гражданского населения или людей, должным образом не признанных солдатами, равносильно разбою и его можно подавлять огнем и мечом. Все это можно было применять во времена Людовика XIV и Фридриха II, когда борьбу вели одни только армии. Но, начиная с американской войны за независимость вплоть до Гражданской войны в Америке, участие населения в войне, как в Европе, так и в Америке, стало не исключением, а правилом. Всюду, где народ давал себя покорить только потому, что его армии становились неспособными оказывать сопротивление, он вызывал всеобщее презрение, как нация трусов; и всюду, где народ энергично вел такую партизанскую борьбу, захватчики очень быстро убеждались в том, что руководствоваться старинным кодексом крови и огня невозможно. Англичане в Америке[97], французы при Наполеоне в Испании, австрийцы в 1848 г. в Италии и Венгрии были очень скоро вынуждены, опасаясь репрессий по отношению к своим военнопленным, считать народное сопротивление совершенно правомерным. Даже пруссаки в 1849 г. в Бадене или папа [Пий IX. Ред] после Ментаны[98] не решались без разбора расстреливать военнопленных, несмотря на то, что последние были партизанами и «бунтовщиками». Существует только два современных примера безжалостного применения этого устарелого закона «искоренения» — подавление англичанами восстания сипаев в Индии[99] и действия Базена и его французских войск в Мексике.

Из всех армий мира прусской армии менее всего подобало возрождать такого рода образ действий. В 1806 г. Пруссия была разгромлена только потому, что во всей стране не было и следа этого духа народного сопротивления. После 1807 г. те, кто занимался реорганизацией управления и армии, сделали все, что было в их силах, для пробуждения этого духа. Испания в это время показала славный пример того, как народ может сопротивляться вторгшейся армии. Все военные руководители Пруссии указывали своим соотечественникам на этот пример, как на образец, которому нужно следовать. Шарнхорст, Гнейзенау, Клаузевиц — все были одного мнения на этот счет; Гнейзенау даже сам отправился в Испанию, чтобы сражаться против Наполеона. Вся новая военная система, введенная тогда в Пруссии, явилась попыткой организовать народное сопротивление противнику, но крайней мере, насколько это было возможно при абсолютной монархии. Не только все физически годные для службы мужчины должны были пройти службу в армии, а потом служить в ландвере до сорока лет, но и юноши в возрасте от семнадцати до двадцати лет и мужчины от сорока до шестидесяти лет должны были войти в состав ландштурма, или levee en masse [всеобщего ополчения. Ред.]. Ландштурм должен был поднимать восстания в тылу и на флангах противника, беспокоить его во время передвижений, перехватывать припасы и курьеров, использовать всякое оружие, которое только можно было достать, применять без разбора все имеющиеся под рукой средства для того, чтобы изматывать вторгшегося врага, — «чем эффективнее эти средства, тем лучше», — а самое главное

«не носить никакой формы, чтобы ландштурмисты могли в любой момент снова принять вид частных граждан, оставаясь неузнанными противником».

Все это «Положение о ландштурме», — как назывался изданный о нем в 1813 г. закон, автором которого был не кто иной, как Шарнхорст, организатор прусской армии, — было составлено в духе непримиримого народного сопротивления, для которого оправданы все средства, и самое эффективное средство является наилучшим. Но ведь все это пруссаки намеревались использовать против французов, а если этими же методами французы действуют против пруссаков, то это уже совсем другое дело. То, что в одном случае считалось патриотизмом, в другом оказывается разбоем и подлым убийством.

Дело в том, что теперешнее прусское правительство стыдится этого старого полуреволюционного «Положения о ландштурме» и своими действиями во Франции старается заставить забыть о нем. Но каждый акт бесчеловечной жестокости, совершаемый им во Франции, все больше и больше будет напоминать об этом «Положении»; а оправдание подобного позорного способа ведения войны только доказывает, что если со времени Йены прусская армия неизмеримо улучшилась, то само прусское правительство быстро создает такое же положение вещей, которое сделало возможной Йену.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1793, 11 ноября 1870 г.

ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. — XXVII

Тем, кто так же, как и г-н Гамбетта, думал, что за искусным, хорошо согласованным маневром, в результате которого Луарская армия принудила баварцев фон дер Танна оставить Орлеан, немедленно последует продвижение на Париж, было суждено разочароваться. Столкновение у Кульмье[100], или как бы его потом ни называли, произошло 9 ноября, а до вечера 13-го баварские передовые части, которых никто не тревожил, по-видимому, оставались перед Тури, всего в 25 милях от Орлеана.

Генералу д'Орель де Паладину делает большую честь то. что после своего первого успеха он обнаружил не только здравый смысл, но и моральную силу, чтобы вовремя остановиться. Ведь г-н Гамбетта, следуя за ним, заявлял его солдатам, что они идут на Париж, что Париж их ждет и должен быть освобожден от варваров, и поэтому было не легким делом сдерживать эти молодые и полудисциплинированные войска, которые готовы немедленно кричать об «измене», если их сразу же не ведут на неприятеля, и обращаться в бегство, когда этот неприятель даст им серьезно почувствовать свое присутствие. Тот факт, что д'Орелю удалось задержать своих солдат на пути в Париж, показывает, что его усилия дисциплинировать их были не безуспешными и что своим первым успехом он приобрел их доверие. Его диспозиции для этих боевых действий, которые завершились первой французской победой, были во всех отношениях целесообразными. У фон дер Танна не могло быть более 25000 человек в окрестностях Орлеана, и эту открытую для нападения позицию он мог продолжать удерживать, сознавая, что его испытанные войска при любых обстоятельствах сумеют проложить себе путь сквозь противостоящие им войска новобранцев, сколько бы их ни было. Д'Орель мог действовать против баварцев с войсками, по крайней мере, вчетверо превышающими их численность, и он поступил так, как обычно поступают в подобном случае: он обошел их с флангов и развернул, особенно в тылу их правого фланга, такие силы, что фон дер Танн сразу же принужден был отступить назад к своим подкреплениям. Они присоединились к нему в Тури 11-го или самое позднее 12-го и состояли из 22-й северогерманской пехотной дивизии Виттиха, кавалерийской дивизии принца Альбрехта и 13-го корпуса (17-я северогерманская и вюртембергская дивизии). Таким образом, в Тури под командованием великого герцога Мекленбургского сосредоточены силы численностью по крайней мере в 65000—70000 человек, и генералу д'Орелю придется серьезно взвесить все обстоятельства, прежде чем решиться напасть на немецкие войска, хотя ими и командует весьма посредственный начальник.

Но, кроме этого, есть еще и другие причины, которые должны заставить генерала д'Ореля выжидать, прежде чем предпринять какое-нибудь новое движение. Если он действительно намерен идти на выручку Парижа, то он должен очень хорошо знать, что его собственных сил для достижения этой цели недостаточно, если одновременно со стороны самой крепости не будут предприняты энергичные действия для его поддержки. Мы знаем, что генерал Трошю отобрал самую дисциплинированную и наиболее организованную часть своих поиск и образовал из нее то, что можно назвать активной армией Парижа. Эта армия под командованием генерала Дюкро, очевидно, предназначена для тех крупных вылазок, без которых оборона такой крепости, как Париж, подобна сражающемуся солдату, у которого правая рука на перевязи.