– Вы были для меня мучительным, но сладким тернием, непрестанно вонзавшимся мне в сердце! Вы, словно шпорой, разрывали мне грудь, наполняя ее страданием и любовью! Я полон мечтами о вас… и о том, что я совершу ради вас! У меня для вас всегда было одно имя – владычица моих грез. Вы будете моей женой, Леонсия! Мы забудем этого сумасшедшего гринго, который уже стоит одной ногой в могиле. Я буду лелеять и беречь вас. Буду любить вас всегда. Образ того, другого, никогда не встанет между нами. Я не позволю себе вспоминать о нем. Что касается вас, то я буду любить вас так, что вы поневоле забудете о нем и воспоминания о прошлом никогда не принесут вам даже минутного страдания.

Но Леонсия по-прежнему ничего не отвечала. Ее длительное молчание придало Торресу надежду. Она чувствовала, что ей не следует высказываться определенно, нужно хитрить с ним. Если есть возможность спасти Генри… Ведь Торрес предлагал ей свои услуги! Нельзя резко отталкивать его, когда жизнь ее жениха может зависеть от расположения испанца.

– Говорите… я весь горю! – задыхаясь, произнес Торрес.

– Молчите! – прошептала она. – Как могу я отвечать на чью-либо любовь, когда еще жив тот, кого я любила?

«Любила!» Употребив этот глагол в прошедшем времени, она невольно вздрогнула. Торрес также был поражен: слово «любила» воскресило его надежды. Значит, Леонсия уже почти согласна. «Любила» могло означать только то, что она уже больше не любит Генри. Теперь любовь к нему – дело прошлое. Как женщина с тонкой душой, она не могла, разумеется, высказать свои чувства, пока тот, другой, был еще жив. Какая утонченность! Торрес сам считал себя человеком тонких чувств и даже гордился этим, он был уверен, что сумел разгадать мысли Леонсии. Итак… уж он позаботится о том, чтобы приговоренного к смерти не успели спасти друзья. Если он хочет назвать Леонсию своей, необходимо, чтобы Генри Морган умер как можно скорее.

– Не будем об этом говорить… пока, – сказал он с чисто рыцарской нежностью и, тихо пожав руку молодой девушки, встал и посмотрел ей в глаза.

Леонсия тоже слегка ответила на его пожатие, словно хотела выразить ему свою признательность.

– Пойдемте, – сказала она, поднимаясь с места, – пойдемте к моим родным. Они сейчас совещаются и разрабатывают план спасения Генри Моргана.

Когда Леонсия и Торрес появились на пьяцце, разговор сразу прекратился, словно беседующие не вполне доверяли испанцу.

Старый Энрико встал и покачал головой. Несмотря на почтенный возраст, он держался прямо и фигура у него была не менее стройная и легкая, чем у его сыновей.

– У меня есть план, – начал было Торрес, но Алессандро, старший из братьев Солано, взглядом предупредил его, чтобы он замолчал.

На дорожке, проложенной ниже пьяццы, показались двое мальчишек-нищих. Одеты они были словно огородные чучела. Судя по росту им можно было дать лет по десять, но в глазах и выражении лиц проглядывало столько хитрости и знания жизни, что они казались гораздо старше. Одежда их была необычайно оригинальна. У каждого была только одна часть костюма, так что на двоих приходились одна рубашка и одни штаны. Но что это были за штаны! Сшитые из старой парусины, они, несомненно, когда-то принадлежали рослому мужчине. Мальчику же доходили почти до горла, пояс был застегнут вокруг шеи и кое-где связан веревками, чтобы штаны не свалились у него с плеч. Для рук были проделаны отверстия на месте карманов. Внизу штаны подрезали ножом, чтобы они не волочились по земле. На втором мальчике была мужская рубашка, полы которой подметали землю.

– Ко всем чертям! – яростно накинулся на ребят Алессандро и стал их прогонять.

Однако одетый в штаны мальчик невозмутимо снял со своей головы лежащий на ней камень. Под камнем была записка. Алессандро перегнулся через балюстраду, взял письмо, взглянул на него и передал Леонсии. Мальчик тотчас же стал клянчить монету. Фрэнсис, невольно рассмеявшись, кинул нищим несколько мелких серебряных монет, после чего рубашка и штаны важно удалились.

Записка была от Генри. Леонсия торопливо пробежала ее глазами. Это было вовсе не прощальное письмо: Генри не допускал и мысли о том, что смерть его неизбежна, вернее, считал, что она может произойти только из-за какой-то непредвиденной случайности. Но поскольку никто не гарантирован от случайностей, молодой человек решил, что ему не мешает, пожалуй, на всякий случай проститься с невестой. При этом он в шутливом тоне просил ее не забывать Фрэнсиса, учитывая, что тот так похож на самого Генри.

Первым побуждением Леонсии было показать записку присутствующим, но, прочитав то, что касалось Фрэнсиса, она передумала.

– Это от Генри, – сказала девушка и спрятала письмо за вырез блузки. – Ничего важного. Видимо, он ни на минуту не сомневается в том, что так или иначе выберется из тюрьмы.

– Об этом уж мы позаботимся, – решительно заявил Фрэнсис.

Леонсия благодарно ему улыбнулась, вторую улыбку она подарила Торресу, вопросительно взглянув на испанца:

– Вы говорили, у вас есть какой-то план, сеньор Торрес?

Торрес улыбнулся, покрутил свой ус и принял важный вид.

– Есть только один способ – излюбленный способ англосаксов, всех гринго. Он очень прост и ведет к цели. В том-то и дело, что он ведет прямо к цели. Мы вырвем Генри из тюрьмы самым простым, грубым, первобытным способом – так любят действовать гринго. Это единственная вещь, которой никто не ожидает. Потому-то она и должна удаться. На пристани всегда шляется толпа разной рвани. Можно нанять этих проходимцев – столько, сколько понадобится, – и с их помощью напасть на тюрьму. Заплатите им щедро, дайте часть денег вперед, и дело будет сделано.

Леонсия с восторгом закивала головой в знак согласия. У старого Энрико заблестели глаза и раздулись ноздри, словно он уже почувствовал запах пороха. Глядя на него, воодушевились и молодые люди. Все повернулись к Фрэнсису, ожидая, что он скажет. Но он медленно покачал головой. Леонсия вскрикнула от разочарования.

– Это безнадежно! – заявил Фрэнсис. – Зачем вам всем рисковать жизнью и решаться на такую безумную авантюру, которая заранее обречена на провал?

С этими словами он встал со своего места рядом с Леонсией и подошел к балюстраде; при этом молодой человек всего на секунду очутился между Торресом с одной стороны и остальными мужчинами – с другой. Уловив подходящий момент, он успел бросить многозначительный взгляд Энрико и его сыновьям.

– Что касается Генри, то, по-моему, нет никакой надежды его спасти! – продолжал Фрэнсис.

– Вы хотите сказать, что сомневаетесь во мне? – вспыхнул Торрес.

– Да что вы, господь с вами! – стал разубеждать его молодой Морган.

Но испанец продолжал с жаром:

– Неужели вы, человек, которого я едва знаю, – вы хотите отстранить меня от участия в совещании семейства Солано, моих самых старинных и уважаемых друзей?

Старый Энрико, заметив, что Леонсия рассердилась на Фрэнсиса, успел предупредить ее взглядом и затем вежливым жестом остановил Торреса.

– Никто и никогда не отстранит вас от совещания семейства Солано, сеньор Торрес, – сказал он. – Вы действительно старинный друг нашего дома. Мы с вашим покойным отцом были товарищами, можно сказать, почти братьями. Но это не мешает, – простите старика, если он выскажет вам всю правду, – это нисколько не мешает сеньору Фрэнсису вполне справедливо утверждать, что ваш план разгрома тюрьмы совершенно безнадежен. Это чистейшее безумие. Вы знаете, какой толщины там стены? Они могут целый месяц выдерживать осаду. А все же, признаюсь, и меня соблазнил было ваш проект, когда вы его изложили. Это мне напоминает один случай из времен моей молодости. Мы тогда воевали с индейцами в Кордильерах… Впрочем, давайте сядем все поудобнее и я вам расскажу эту историю.

Но Торрес, по его словам, был слишком занят разными делами; он сказал, что ему некогда. Обида его прошла, и испанец любезно простился со всеми присутствующими, причем даже извинился перед Фрэнсисом. Ему подали лошадь. Он вскочил в свое отделанное серебром седло, взял в руки украшенные серебром поводья и умчался по направлению к Сан-Антонио. У него там было одно важное дело: он постоянно обменивался телеграммами с Риганом. По протекции ему разрешили пользоваться телеграфной станцией в Сан-Антонио и оттуда передавать телеграммы в Вэра-Круц. Союз с Риганом оказался не только выгодным, но и способствовал осуществлению личных намерений Торреса относительно Леонсии и обоих Морганов.