Хиросима

Город прославился так:
вышел военный чудак,
старец
с лицом молодым.
«Парни, —
сказал он, —
летим!
Мальчики,
              время пришло.
Дьявольски нам повезло!..»
В семь сорок девять утра
все было так, как вчера.
«Точка… —
вздохнул офицер, —
чистенько
             вышли на цель…»
В восемь двенадцать утра
сказано было:
                  «Пора!..»
В восемь пятнадцать,
над миром взлетев,
взвыл торжествующе
дымный клубок!
Солнце зажмурилось,
похолодев.
Вздрогнули оба:
и «боинг»,
и бог!..
Штурман воскликнул:
«Ой, как красиво!..»
В эту секунду
в расплавленной мгле
рухнули
все представленья о зле.
Люди узнали,
                  что на Земле
есть Хиросима.
И нет Хиросимы.

«Зима по-сингапурьи…»

Зима по-сингапурьи.
Уже четыре дня
дождинки,
              словно пули,
летят.
И все —
           в меня.
Дожди висят над миром,
струятся с потолка.
И даже пахнет
                   мылом
хозяйственным.
Слегка.
Еще бы малость
                      пара
да банщик побойчей!
Сойдет за веник
                      пальма
(туды ее в качель!..).
Когда земля потеет,
когда вокруг вода,
не все
        бумага
                 терпит.
Не все.
И не всегда…
Пойду я к морю с горя:
«Прохлада,
               выручай!..»
Но жаль:
похоже море —
по теплоте —
на чай.
И я на пирсе мокром
рассерженный стою:
неужто мне
лимоном
болтаться
             в том чаю?!
Но и на суше —
                      ливень,
занудливый весьма.
Горячий и сонливый,
как местная зима.
Теплей,
          чем наше лето.
Сухумское.
Само…
Прости меня
                 за это
намокшее
письмо.

«В откровении церемонном…»

В откровении церемонном
солнце выплыло
                      желтым лимоном…
И его дымящийся
терпкий сок
на песке бурлил,
на асфальте сох,
пеленой пахучей
                      тек по стволу,
из шершавой коры
                         выжимал смолу,
на скамейке забытую книгу прочел,
золотыми пулями
                        сделал пчел,
прожурчал по пляжу,
чаек дразня.
Был
      приправою дня!
Был
     основою дня!..
А потом над рощею,
                           над холмом
неподвижно
жара
повисла…
Люди жмурились,
                        глядя на вечный лимон.
Людям было светло.
И кисло.

Разговор о снеге с семилетним Ка Саном – сыном сингапурского поэта Го Бо Сена

Ка Сана море утомило.
Но он —
            серьезный человек.
И —
проникая в тайны мира,
он просит:
– Расскажи про снег!
Я рисовал,
              да не выходит.
Никак его я не пойму…
Он —
        как мороженое?
– Вроде…
– Не может быть!
– Ну почему?
Представь,
              поверь такому чуду:
зимой у нас,
в моей Москве,
лежит мороженое всюду —
на улицах
и на траве,
и на деревьях,
и на крышах.
В любых дворах.
У всех дверей.
Для всех девчонок
                        и мальчишек.
А в зоопарке —
                      для зверей.
У нас оно зовется
                        «снегом».
Его
все государство ждет…
Идет
       мороженое с неба.
Просторно,
сказочно идет.
Оно похрустывает слабо,
к прохожим
                просится в друзья…
– А это сладко?
– Очень сладко!
Так сладко,
               что сказать нельзя…
Мой собеседник затихает.
Глядит
         неведомо куда…
– А вы счастливые… —
вздыхает.
Я соглашаюсь:
– Иногда.