Синцов повернулся и увидел совсем близко подходившего к ним в сумерках Лошакова, такого же пожилого, как Иван Авдеич, но на редкость для своих лет хороводистого солдата из второй роты.

Маленький кривоногий Лошаков шел впереди, а сзади него в трех шагах шел очень крупный немец.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. – Лошаков остановился и приложил руку к ушанке. И немец, остановившись, как по команде, на три шага позади Лошакова, тоже приложил руку к пилотке.

– Что ж вы пленного не впереди, а сзади себя ведете, как корову на базар? – спросил Синцов.

– А я его не боюсь, он мне сам сдавшийся, – сказал Лошаков. – А сзади веду, чтобы кто, по темному времени, не убил его. У него фигура крупная, если мне сзади идти – меня за ним не видать.

Лошаков, как всегда, ерничал и знал, что комбат это понимает, но именно для того и ерничал, чтоб на него обратили внимание и потом рассказывали, как Лошаков своего фрица вел.

– Немец является командиром, товарищ старший лейтенант. Я, говорит, комроты!

– Кто же вам его приказал в тыл вести?

– Лейтенант приказал: раз, говорит, фриц тебе лично капитулировал, лично его и веди. Когда тебе еще такой случай выдастся!.. Тем более немец видный, как Петр Великий.

– Офицер? – спросил Синцов у немца.

– Кайн официр, кайн официр![1] – возбужденно воскликнул немец. – Камрад…

– Комроты, – перебив немца, сказал Лошаков. – Сам признается!

– Подождите, Лошаков, дайте послушать, – сказал Синцов.

– Камрад… – еще раз повторил немец и, видимо охваченный надеждой, что на этот раз его поймут, быстро заговорил по-немецки: – Их бин зельбст юбергелауфен. Хабе хойте рундфункзендунг гехерт, хабе зельбст капитулирт… Их бин каин официр, их бин батальоншрайбер… Их вар фрюер митглид дер зоциальдемократишен партай… Их хабе капитулирт, нахдем их ди реде дес геноссен Хеллер гехерт хабе. Геноссе Хеллер фершпрах, дас аллен, ди капитулирен, дас лебен эрхальтен бляйпт…[2]

Хотя немец очень спешил выложить все, что, по его мнению, могло обеспечить ему безопасность, Синцов все-таки с пятого на десятое понял главное и остановил его:

– Вартен зи. Вен зи капитулирен, аллес гут. Геен эссен.[3] – И повернулся к Лошакову: – Отведите и скажите от моего имени, чтобы сразу накормили.

Но Лошакову не хотелось так быстро расстаться с комбатом, раз уж он его встретил.

– Разрешите спросить, товарищ старший лейтенант, чего он вам сказал? Подтвердил, кто он есть?

– Подтвердил, подтвердил, – сказал Синцов, не желая разочаровывать Лошакова. – Идите… Много болтаете…

Лошаков пошел дальше по-прежнему впереди немца, а Синцов и Иван Авдеич через несколько шагов, уже у самого командного пункта, увидели тощую фигуру топавшего им навстречу Завалишина.

– А я к тебе шел, считал, что ты еще у Чугунова, – сказал Завалишин и, сняв очки, осторожно протер платком стекла; одно из них было разбито как раз посередине.

– Ну и хорошо, что сам догадался, – сказал Синцов. – Я все равно хотел за тобой посылать. Если там еще будет что-нибудь по случаю соединения, обеспечь, как замполит, на соответствующем! Ну и небритый же ты! Хотя бы для праздничка…

– А как было-то, как было-то? – нетерпеливо спросил Завалишин.

– В основном – хорошо. Чугунов тебе доложит. Из полка нет приказаний: что дальше?

– Ильин как раз на телефоне сидит, с начальником штаба говорит.

– Ну, иди, и я пойду, – заторопился Синцов.

Зайдя в подвал, он застал Ильина еще с телефонной трубкой в руке.

– Ясно. – Ильин поднял глаза на Синцова и продолжал делать пометки на карте. – И это ясно… – Он сделал еще одну пометку. – Мне все ясно… Есть не сниматься до прихода артиллеристов… Здравия желаю!

– Ну что, лично им руки пожали, как я вам? – Он положил трубку и крепко стиснул руку Синцову.

– Лично пожал.

– А своих не встретили?

– Своих не встретил, то есть из бывшей моей дивизии люди были, но я их не знаю, и они никого из тех, кого я знал, не знают.

– Обычное дело! Сколько времени прошло… В начале декабря вас ранило. Все с тех пор изменилось. У нас в начале декабря еще Тараховский был…

– Какие тут у вас новости? – спросил Синцов.

– Сейчас доложу. Как соединились, расскажите все же.

И когда Синцов рассказал об этом в самых коротких словах, Ильин досадливо крякнул:

– Эх, не доперли мы с флагом! Что бы нам тоже флаг сделать и им передать! Семнадцать суток к этому шли, а не доперли!

То, что полковой комиссар забрал флаг, на Ильина особого впечатления не произвело. А вот что Шестьдесят вторая приготовила флаг, а мы нет, – раздосадовало. Он был ревнив к таким вещам.

– Так какие же новости? – Синцов сел к столу.

– Новостей много. Вот глядите, куда нам приказано за вечер и ночь выйти. – Ильин повел карандашом налево и вперед за черту, еще вчера обозначавшую на карте передний край противника. Карандаш прошел через вчерашние позиции соседнего, Цветковского, полка и остановился на два километра дальше.

– Так, – сказал Синцов, удивленный быстротой событий. – А Цветков где же будет?

– А Цветков пока еще здесь, куда мы выходим. А будет еще правее – свой участок нам сдаст и за обрез карты выйдет, ближе к Волге. Как и мы, загнет теперь фронт строго на север.

– Да, далеко Цветков сегодня продвинулся.

– Он первый соединился с Шестьдесят второй, – сказал Ильин. – Почти на час раньше нас. Когда от вас связной пришел, сообщил, что соединились, уже и Чернышев (Чернышев был новый начальник штаба полка) и Туманян – все у меня на голове сидели. Как так, Цветков соединился, вы еще чухаетесь?! Так что нам отличиться в дивизионном масштабе уже не светит! А вы, наверно, подумали…

– Мало кто чего думал!.. – сердито сказал Синцов, потому что действительно подумал об этом там, когда соединились, и теперь, задним числом, это было не очень-то приятно.

– Ничего, – сказал Ильин, – пусть Туманян из-за Цветкова переживает, а у себя в полку мы так и так первые. А вообще теперь уже всюду соединились, как гребенка – зуб в зуб. Теперь у начальства главная забота, как бы поменьше путаницы вышло, – увязывают, кто куда выходит.

Синцов не ответил. Подперев руками голову, он молча смотрел на карту, медленно осознавая то непривычное, что вдруг произошло к концу этого короткого зимнего дня. Непривычное заключалось в том, что немцев перед его батальоном больше не было. Впереди были свои. До самой Волги. А немцы, после того как их разрезали, теперь оставались влево и вправо от этого перешейка. И сейчас в наступившей темноте и здесь, у нас, и там, в Шестьдесят второй, наверно, всюду поворачивали части: одни фронтом на юг, против немцев, оставшихся в центральной части Сталинграда, а другие фронтом на север, против тех, кто засел в районе заводов. Их дивизию поворачивали на север. Это было ясно из проложенного Ильиным на карте маршрута.

– А на наше место придет штаб артполка, – сказал Ильин.

– Ясно! – Синцов не отрывал глаз от карты и думал о другом – о том, что путь движения батальона к новому месту сосредоточения будет проходить через места, давно знакомые ему по этому же самому листу карты. Только тогда все было наоборот: отсюда наступали немцы, а наша дивизия сидела с той стороны в обороне.

– Чего смотрите, я все пометил!

– Погоди, – сказал Синцов. Да, вот где-то здесь предполагали штаб немецкой дивизии. А здесь был штаб немецкого полка, действовавшего против его батальона. А вот здесь находились немецкие артиллерийские позиции, и он много раз давал нашим артиллеристам заявки на огонь по ним.

– Пункт сосредоточения около этой отметки, – показал Ильин, – в районе развалин. Там сейчас третий батальон Цветкова, но он уйдет вправо.

– Район развалин, – сказал Синцов. – Тоже нашли ориентир. Тут всюду, кругом район развалин… Ладно, найдем.