«Кто его знает, – подумал Синцов, – может, считает вопросы излишними. Кого бог и начальство дали в комбаты в ночь перед наступлением, с тем и воевать».

Смены частей немцы не производили, взятые накануне пленные показали, что перед фронтом полка прежний противник – части 14-й пехотной дивизии немцев. Полоса обороны состоит из трех позиций – по нескольку траншей каждая. Сидят уже три недели и хорошо укрепились.

– Да им это и особых трудов не стоило, – сказал Бережной, оторвавшись от вынутых из полевой сумки бумаг. – На одном из наших же сталинградских обводов сидят. Сидят, сволочи, в блиндажах и окопах полного профиля, вырытых сталинградскими трудящимися. Не то что мы – долбим теперь землю, как кость; пока голову и задницу спрячешь, семь потов спустишь!

Передний край батальона тоже не изменялся уже три недели, за исключением высотки на правом фланге, взятой неделю назад.

– Когда первый раз неудачно брали, – снова оторвался от бумаг Бережной, – командир батальона, до Поливанова был, Тараховский, погиб на ней по-дурацки.

– Не его вина была, товарищ полковой комиссар, – сухо сказал Туманян, и в его сдержанном голосе была обида за неизвестного Синцову, по-дурацки погибшего там, на высотке, командира батальона.

– А я не говорю, что его вина…

– Теперь наши силы… – Туманян памятливо, не заглядывая в лежавший перед ним блокнот, перечислил все, что имелось в батальоне и поступало под команду Синцова. – В стрелковых ротах по шестьдесят пять – семьдесят человек, ручных пулеметов комплект, в пулеметной роте одиннадцать станковых, в минометной – девять минометов. После общей артподготовки продвижение батальона будет поддерживать огнем тот самый майор в полушубке, который недавно ушел, командир приданного артполка.

Синцов прибавил к записям в своей полевой книжке еще одну: «Майор Голубев».

Задача дня состояла в том, чтобы занять на своем участке первую и вторую позиции немецкой обороны на глубину четыре с половиной километра. Занять и закрепиться, имея в виду в дальнейшем наступать на третью.

Туманян показал по карте:

– Сюда.

– А силенок хватит, так и завтра вскочим туда прямо с ходу, – сказал Бережной.

Туманян не возразил, только сделал чуть заметную паузу и повторил:

– Занять первую и вторую позиции. Понятно? – подчеркивая этим, что на ближайший день никакая иная задача перед полком не поставлена и он, командир полка, не ставит ее и перед батальоном. А заранее уверять друг друга в своем желании сделать сверх ожиданий – лишнее.

Скосив глаза на Бережного, Синцов заметил, как тот еле заметно усмехнулся, и подумал о нем: «Все же умный, пилюлю проглотил, а в бутылку не полез».

– Задача дня ясна? – спросил Туманян, все еще не отрывая карандаша от карты и упираясь глазами в лицо Синцову.

– Ясна, – ответил Синцов, чувствуя под его напряженным взглядом, как дорого бы дал сейчас командир полка за то, чтобы чудом знать наперед цену своему новому комбату.

Хотелось успокоить его: зря об меня глаза ломаешь. Все, что смогу, сделаю. И жалко, что нельзя тебе этого сказать.

– Теперь об исполнителях, – сказал Туманян и, оторвав от карты карандаш, кратко охарактеризовал командиров рот. О четырех сказал, что они на своем месте, о пятом – командире пулеметной роты – отозвался холодно: пулеметы знает хорошо, но способен на ложь; был случай, когда доложил, что пулеметы заправлены незамерзающей жидкостью, а на поверку выяснилось – не заправил.

– Имейте это в виду…

– Вообще имей в виду, – сказал Бережной Синцову, – командир полка вранья не любит. Что-нибудь другое простит, а это – нет.

– Врать не привык, – сказал Синцов.

– Тем лучше, – сказал Бережной.

Туманян ничего не сказал, только еще раз долго, внимательно посмотрел в лицо, и по глазам его было видно, как мало значения придает он словам.

– Адъютант батальона, лейтенант Рыбочкин, – сказал Туманян, опустив глаза и тщательно выковыривая что-то, непонятно даже что, чистейшим ногтем из-под другого чистейшего ногтя на чистых, как у хирурга, добела вымытых пальцах, – прибыл из училища, по службе исправен, но в боях еще не был. На начальника штаба Ильина можете опереться полностью, во всем, всегда, в любой обстановке.

– Да, этот не подведет, этот действительно будет правой рукой, – еще раз оторвался от своих бумаг Бережной. – Не чета Богословскому. Предупреди его.

– Ваш заместитель, старший лейтенант Богословский, занимаемой должности не соответствует. Не сразу поняли, что трус. Найдем замену – заменим. Командиров рот не хотели трогать с места перед боями. Понятно?

Синцов кивнул. Чего понятней! Хороший командир роты – это рота. Без него на батальоне сидеть – как на стуле без ножки. А без заместителя в крайнем случае можно и прожить.

– Если бы не твой предшественник, Поливанов, – сказал Бережной, – еще пять дней назад этого Богословского здесь не было бы.

– И надо было отстранить, – сказал Туманян. – Я настаивал.

– А он только и мечтал, чтобы его от передовой отстранили. Жаль было ему навстречу идти. А Поливанов его на поруки взял. Заявил: лично исправлю! – невесело усмехнулся Бережной.

И, поглядев на бумаги и запихав их в полевую сумку, сердито хлопнул по столу тяжелыми, толстыми руками.

– Замечательный у тебя предшественник был, Василий Фомич Поливанов. Немолодой уже человек, а с первых дней войны добровольно в армии, от солдата – до капитана. Жену пережил – в поезде бомбой убило. Всех трех сыновей пережил – на трех фронтах пали. А сам как заговоренный шел и шел из боя в бой. Только белый стал. Неравнодушен я к нему был. Может, еще потому, что из наших шахтерских мест. Как и наш комдив, из Кадиевки. А я сам из Штеровки. До слез обидно.

И Бережной в самом деле снял очки и вытер слезы. Потом снова надел очки и сказал Туманяну:

– А о замполите батальона ни слова. И всегда так. Это у тебя не случайно.

– А вы его лучше меня рекомендуете, товарищ полковой комиссар, – сказал Туманян.

– Политрук Завалишин – культурнейший человек, – сказал Бережной. – До войны в МГУ философию читал. Два раза с передовой в лекторскую группу отзывали. И два раза – не пошел. Сначала, признаться, не ждал от философа добра, а потом увидел – действительно политработник! Бумажки пишет редко и умные, потому что живет среди людей – на глупые бумажки времени нет. За полтора месяца боев в батальоне тридцать человек в партию приняли. Конечно, в первую очередь общий подъем сказался. Но и замполит поработал. Возможно, и перехвалил его: люблю таких, что сами в глаза не лезут, имею такую слабость! Кстати, не забудь сказать своему Левашову, – вдруг повернулся Бережной к Туманяну, – что я его политдонесения прочел и с собой взял. Не политдонесения, а прямо какие-то жития святых. Хоть бы раз для порядку какой отрицательный факт про тебя, или про начальника штаба, или про комбатов привел. Что это за политдонесения такие? Что же мне теперь, самому по вашему полку отрицательные факты выдумывать и наверх слать? Неужели у вас до того все гладко, а?

По его лицу так и нельзя было понять, всерьез или шутя все это сказано.

Туманян пожал плечами.

– Темнишь, Туманян. Гладкой в природе только плешь бывает, да и то не всякая. – Бережной, усмехнувшись, погладил толстой рукой свою бритую голову с начинавшей отрастать щетиной. – Холодно у тебя в землянке.

– А вот и правая рука явилась, минута в минуту!

Вошедший был мал ростом, худ и очень молод. На петлицах надетой поверх ватника шинели было всего-навсего по одному кубарю.

«Младший лейтенант, а начальник штаба батальона? Что-то маловато звание для должности!» – подумал Синцов, поднимаясь навстречу своей будущей правой руке.