Не надо было быть гением, чтобы понять, что произойдет в следующее мгновение. Кошмарные сны нередко обрываются пробуждением, – в жизни обычно требуется нечто более действенное. В том, что это жизнь, я еще отчасти сомневался и, тем не менее, рванув на себя шероховатую дверную рукоять, не группируясь и вообще мало что соображая, выпрыгнул вон из вагона.

Может, это был посвист ветра, а может, над головой действительно пролетела пуля, но в следующее мгновение ноги мои пришли в неласковое соприкосновение с землей, и мир закувыркался перед глазами, награждая свирепыми оплеухами, намолачивая по ребрам каучуковыми кулаками. Поезд гнал со скоростью никак не меньше пятидесяти километров в час, а каскадером я отнюдь не был. Прыгал, правда, с электричек в подростковом возрасте, но разве это тренаж? Поэтому мне просто повезло. Здесь не оказалось ни булыжника, ни сложенных штабелями бетонных шпал, – я угодил в густую траву и кубарем скатился по крутому откосу, не встретив по пути ни столбов, ни светофоров.

Заработав около дюжины синяков и рассадив в кровь правую ладонь, я усмирил, в конце концов, инерцию движения и сочно припечатался лопатками к нагретой солнцем земле. Самое забавное, что дипломат свой я так и не выпустил из рук, а кисть у человека оторвать не столь уж просто.

Как бы то ни было, я лежал живой и относительно невредимый, меланхолично разглядывая плывущие надо мной багровые облака. Трава вокруг тоже была багровой, и провода, и верхушки деревьев. Стая алых птиц, корректируя курс, вычертила в лиловом небе загадочный зигзаг. Пожалуй, и мне следовало поразмыслить насчет собственного курса. Самым серьезным образом…

Кое-как поднявшись, я осторожно огладил себя, ощупал колени и ребра. Кости и впрямь были целы, ссадины с гематомами – не в счет. Добрый подорожник нашелся и здесь, а потому я тотчас приложил к саднящий ладони пару свежих листьев. Обтерев лицо платком, заковылял в лес, который, разумеется, неведомая кисть также перекрасила в розовое. Иных цветов после подобной встряски не видят. По крайней мере, первые несколько минут. И главным тому подтверждением стало сильное головокружение, настигшее меня возле самой опушки. Придерживаясь за ствол березы, я присел на траву, затылком приткнулся к шероховатой коре. Веки мои сами собой смежились, и на смену головокружению пришла одуряющая слабость. Нервная система защищалась, как могла, и неожиданно для себя я впал в дрему.

Хотел бы я знать, что положено делать в положении вроде моего? Или они вообще не предусмотрены – подобные положения? Обидно, если так. Полагаю, было бы крайне полезно, если бы господа издатели все-таки приняли на рассмотрение мой скромный труд. Пожалуй, после определенной доработки получилось бы нечто вроде пособия для тех, кто сходит с ума. Как знать, возможно, подобная книжица имела бы все шансы стать всепланетным бестселлером…

Поднявшись с земли, я вновь помассировал виски, энергично растер лицо. Звон в голове пошел на спад, течение мыслей упорядочилось. Во всяком случае, идея насчет книги мне понравилась. Может, и впрямь имеет смысл вернуться к рукописи? Превратить смешливое баловство в серьезный обстоятельный труд? Во всяком случае, писать по свежим следам, да еще основываясь на собственном примере, будет неизмеримо легче…

Оглядевшись, я осторожно погладил ссадину на подбородке, сменил лист подорожника и наскоро перевязал саднящую ладонь бинтом. В принципе можно было использовать и стрептоцид с йодом, благо путешественником я был запасливым. Это специалистов с именем приглашали в столицы и за кордон, – нашего же скромного брата готовы были принимать исключительно в кулацкой глуши – где-нибудь на убыточных фабриках и сельских, одуревших от мошкары коллективах. А потому помимо обязательных причиндалов психотерапевта, вроде картинок Роршаха и индийского целителя Гулиньша, иридодиагностических таблиц и толстенной рукописи с шариковой ручкой, я возил с собой спички и кипятильник, упакованные в полиэтилен таблетки сухого горючего и миниатюрную на все случаи жизни аптечку. Сейчас, кстати, не помешал бы и компас. Шагать-то приходилось по лесу! Ориентироваться же вне городских улиц я был не мастер. В особенности, когда обстоятельства выбрасывали из мчащегося на скорости вагона черт знает где и черт знает как. Впрочем, кое-что я все-таки был состоянии определить…

Челябинск мы проезжали ночью, и до Ярового, судя по всему, не доехали совсем немного – станции две или три. По времени это около сорока минут, а, учитывая черепашью скорость нынешних пассажирских составов, это пять или шесть часов пехом. То есть, если шагать вдоль железной дороги. Но, если добраться, скажем, до шоссе и проголосовать купюрой, это будет гораздо ближе. Час-полтора, и я снова окажусь в окружении глаженых пиджаков и работающих телефонов. До дороги же тут, судя по специфическим шумам, всего-то километр или два. Даже для толстых ножек неспортивной Маши – дистанция не слишком серьезная, а уж для меня и вовсе форменный пустяк! Вынеся такой вердикт, я тут же воспрянул духом и решительно углубился в лес.

Тропка петляла, как молодой зайчонок, и приближающегося путника я услышал прежде, чем разглядел. Гулкий топот коснулся слуха, заставив разом позабыть о синяках и шишках. Дело в том, что топот был слишком гулок и тяжел для человека. Скорее уж это бежал гиппопотам или средних размеров бык…

Порция адреналина вновь заставила меня стать проворным и гибким. Юркнув в еловые заросли, я скорчился возле куста неприметным боровичком – и сделал это очень вовремя. Буквально через три-четыре секунды на тропку выехал всадник. Каурый жеребец играл мускулистыми ногами, явно тяготясь навязанным темпом, но всадник поводья держал крепко и слабины не давал. Выглядел наездник не менее бедово, чем мой недавний матросик из вагона. Во всяком случае, шмотки на нем были вполне кавалерийские: шпоры на кожаных сапогах, папаха на голове плюс витой ус, короткий кавалерийский карабин и узорчатая шашка на боку.

Я прикрыл глаза, пропуская видение мимо.

Вот так, дорогие мои! Поезд скрылся вдали, растворился и уплыл, а бред исчезать, кажется, и не думал. Более того – ни артистов, никого другого в сценических перехлестах теперь уже не обвинишь. Думай, Петруша, напрягай извилины, делай выводы! Решай, как выкарабкиваться из этой ловушки.

Дробный бой копыт стих между деревьев, и, выбравшись на открытое место, я присел на подсохшем пне. Призадуматься было над чем, но, увы, в голову лезло только самое заурядное – вроде того, что надо бы заскочить в милицию, пожаловаться на мужчину в плаще и девочку златовласку. Подробно описать в заявлении, как все обстояло в действительности, дать полный набор особых примет и обязательно упомянуть о том, что был трезв, в сознании и даже не курил. А потом… Потом тот, кому положено, внимательно перечтет заявление дважды и трижды, после чего вызовет для душевной беседы в кабинет с прочной дверью. Ну, а за беседой последует поездка в сумасшедший дом, в лучшем случае – в вытрезвитель. Куда еще, прикажете, везти человечка, не способного связно писать и говорить?

Или все же способного?…

Я нахмурился. В самом деле, фразы – это ведь те же мысли, а мыслю я, кажется, вполне логично. Могу, например, рассказать собственную автобиографию, вспомнить от начала и до конца таблицу умножения, даже правило Лопиталя сумею расписать, как положено. Если надо, могу и события расчленить. Очень даже осознанно. Скажем, языковую тарабарщину отнести к очевидным галлюцинациям, а ту же стрельбу – к самой наисуровейшей правде. И коли так, то в жизнь снова можно было чуточку верить. Даже вместе с солдатиками и вооруженным всадником. Потому что все в совокупности – это чистый бред, а по отдельности – бред, да не совсем. Ведь должен нормальный сумасшедший хотя бы немного подозревать, что с ним не все в порядке. А если он подозревает, то он уже вроде как не совсем сумасшедший. По крайней мере, рассуждать я, кажется, еще не разучился, да и поступки свои вполне контролировал. Спичками лес не поджигал, с перочинным ножичком на людей не бросался. Стало быть, Климов-сан, вставай и двигай дальше! Как говорится – ноженьками, «он фут», «а пье» и так далее…