– Черт подери! Что же ты, Ваше Величество, лопухнулся! Ведь такая громадина ушла! – В досаде Тарас звучно ударил себя по колену. Хорошо хоть не по моей шее.

Я и сам был раздосадован не меньше его, однако нашел в себе присутствие духа, чтобы попенять фермеру:

– В будущем слово «черт» станет считаться нецензурным. Совсем, как в старые добрые времена. Ты понял меня, Тарас?

– Честно говоря, не совсем… – он озадаченно свел брови.

– В книгах после буквы «ч», – произнес я, – будут ставиться точки, а за произнесение публично означенного слова будет взиматься штраф.

– Виноват, Ваше Величество, – Тарас неловко поежился.

– Тогда уж предлагаю быть последовательным, – хмыкнул Павловский. – В те же царские времена оберполицмейстером господина Татищева высказывалось предложение всем невинно осужденным выжигать на лбу перед словом «вор» частицу «не». Вот уж действительно гуманная была мера! Может, и нам такую ввести?

– Пошел ты… – лениво отозвался я, и в эту секунду с берега нам закричали. Мы обернули головы.

– Ага, вон и твой Жиль де Рэ припожаловал. Обеспокоился, небось, консульским здоровьем…

Дмитрий, на глазах преобразившийся в Звездочета, не ошибся. Это действительно был Адмирал Корнелиус. Возле него топталось еще человек семь или восемь – все как один в нарядных мундирах, украшенные аксельбантами и медалями. Моей нынешней свите не терпелось вернуть меня в царственное лоно. Обыденная рыбалка в лодке чуждого им ванессийского фермера явно пугала моих вельмож.

– Но самая крупная рыбка все же клюнула у вас, Ваше Величество. – Не без лести проговорил Тарас. – Значит, вы тоже из везунчиков!

– Какое же это везение, – хмуро возразил я. – Эта рыбка сломала мое удилище. Сломала и оставила меня с носом…

В груди вновь неприятно кольнуло, и я хмуро взглянул на Тараса.

– Говоришь, лечит твоя глина людей?

– Ну дак… Знамо, лечит. И молоко опять же.

– Тогда угости меня сегодня своим молочком. Хочу отведать твоего лекарства вволюшку…

Я спал и знал, что сплю, однако странным образом продолжал видеть все, что делалось вокруг меня и внутри меня. Порция овечьего молока и размоченная в том же молоке глина сделали свое дело. Таящееся во мне существо содрогнулось от внезапной атаки и теперь корчилось и стонало. Уж не знаю – каким именно образом, но оно сумело подать сигнал бедствия, и в полумраке спальни одна за другой стали проявляться знакомые фигуры: советник Пантагрю, Адмирал Корнелиус, Антонина, главный администратор психушки Конрад Павлович, другие неясные силуэты. Димки Павловского среди них я, по счастью, не увидел, зато с ужасом разглядел знакомый женский абрис. Девушка, которую я любил больше всего на свете, с отрешенным лицом также стояла возле стены, взирая на меня взглядом каменного истукана. Да и все они являли собой подобие истуканов – люди-марионетки, ТЕЛА, исполняющие малейшие прихоти своих внутренних хозяев. Все они молчали, однако тишины в спальне не было. Неведомый орган один за другим ронял гулкие аккорды, мял и тискал слух, заставляя меня сильнее вжиматься в мокрую простыню. Сжимая кулаки, я усмирял не себя, а змею, что с некоторых пор поселилась во мне. Как бы то ни было, но овечье молоко взъярило это существо, – оно скручивалось кольцами, терзало мое нутро, с разгона билось в грудную клетку. Уж не знаю, что именно подействовало на него, – овечье молоко или целебная глина, но эта тварь явно погибала. Наверное, приближающуюся гибель чувствовали ее соплеменники, – потому и заявились сюда. Они все еще безмолвствовали, зато продолжал гудеть незримый орган. А может, и не орган это был, а хор обращенных к моему паразиту утробных голосов. Они звали его, а он продолжал скручиваться скользким погибающим телом, откликаясь жалким поскуливающим скрипом. Власть, которую забрал он надо мной, обратилась в ничто под воздействием местного молока. А ведь пожалуй, я мог бы и дальше жить припеваючи, ведать не ведая, что успел превратиться в послушного раба, понятия не имея о том, что даже эту абсолютно человеческую войну развязал не я, а поселившийся во мне гигантский червь.

Да, он наделил меня жутким прозрением, но он же обрек меня на роль жалкого слуги. И теперь-то не подлежало никакому сомнению, что именно его испугался мой исчезнувший Отсвет, и именно его присутствие сделало возможным появление Миколушки…

Сцепив зубы, я продолжал держаться, хотя и понимал, что долго мое сопротивление не протянется. Рано или поздно меня вырвет, и тогда паразит вновь оживет, хотя и успеет покинуть неласковую оболочку. Как бы то ни было, но гнусное существо явно не ожидало от меня подобной тактики: я не гнал его, – напротив морил в собственном теле, вываривая в молоке Тараса Зубатова, изничтожая глиной и собственными ядами. А потому все кардинальным образом изменилось, – теперь паразит сам рвался на свободу, понимая, что во мне он обречен на смерть.

Наверное, если бы сил было чуть больше, я сумел бы с ним справиться, но чертовы аккорды и присутствие призрачных теней меня добило. Горло стиснуло безумной судорогой, и подобно ринувшемуся к своей цели кулаку паразит пробил путь на волю, смяв связки, вырвавшись из моего рта разбуженной коброй.

Это было ужасно, но за то недолгое время, что паразит жил во мне, он успел вырасти до весьма впечатляющих размеров. Оказалось, что я и понятия не имел, насколько солитеры могут быть огромными. В диаметре он не превышал женского указательного пальца, голову имел точь-в-точь как у болотной гадюки, зато в длину мог бы составить конкуренцию даже самой откормленной анаконде. Как бы то ни было, но мы поменялись местами, – теперь уже корчился и задыхался я, а он все вытекал и вытекал из меня масляно отсвечивающим телом, стремясь слиться со своими собратьями, выбравшимся из призрачных фигур ему навстречу. С ужасом я взирал на змеиный танец, что устроили эти хищники в моей комнате, но самым жутким фрагментом в этой картине были распятые рты призраков, подобием языков выплескивающие своих питомцев. И даже не питомцев, а ХОЗЯЕВ. Уж теперь-то я был в этом уверен, потому что ощущал примерно то же, что ощущает выставленная из дома собака. Последний метр утробного гада вышел из меня, однако вместо желанного облегчения я ощутил необычайной силы спазм. Казалось, организм, пытается вывернуться наизнанку, ринувшись вдогон за удравшим паразитом. Тоска напополам с детским страхом – вот те главные чувства, что доминировали теперь в моем сознании. Должно быть, мой ХОЗЯИН знал, какие вещества впрыснуть в кровь, чтобы усилить мучения. Мышцы скрутило болезненной судорогой, из носа и глаз хлынул едкий гной. Кишечник и горло горели огнем, голову беспрестанно кружило. И при этом я точно знал: вернись он назад, и все немедленно придет в норму.

Желание позвать и вернуть его было столь сильным, что я не на шутку испугался. А, поглядев в сторону призраков, понял, что только этого они все и ждут. ЗОВА, на который можно было бы немедленно откликнуться. Жалкие черви, ощутившие вкус власти над человеческой плотью, давно исчислявшие свои победы миллионами и миллиардами. Впрочем, цифры могли быть еще более страшными, поскольку оккупацию эти твари начали, конечно же, не с людей. Наверняка попробовали свои силы на существах более примитивных. И кто знает, какая армия стояла теперь под их началом, скольких акул, коров, медведей, волков и носорогов поработили эти кровососы. А еще раньше, верно, были какие-нибудь завроподы, диплодки и стегозавры. Были и сплыли. Может, потому и «сплыли», что не выдержали насилия над собой…

Крынка стояла у изголовья кровати, и в последнем судорожном усилии я извернулся, ухватив ее за глиняное горло. Обливаясь и давясь припал к кисловатому напитку и в тот же миг почти воочию услышал, как заверещал мой бывший ХОЗЯИН. Ему вторили его соплеменники, и оттого только с большей жадностью глотал я целительное молоко, судорожными толчками вгонял его в собственное нутро.

Боль не ушла сразу, однако я понял, что совершил нечто крайне важное. Возможно, впервые поступил вопреки ИХ воле, наглядно доказав, что по сию пору способен управлять собой, своими мыслями и поступками. Призрачные фигуры подернулись дымкой, стали стремительно таять. А еще чуть позже я погрузился в глубокий сон. При этом я отчетливо понимал, что сплю в доме Тараса Зубатова в последний раз. Меня заманили в ловушку, но я вовремя опомнился. Оставаться здесь долее становилось опасно. Не столько для меня, сколько для Ванессии. Как это ни грустно, но только теперь я понял конечную цель случившегося вторжения. Увы, но моя армия несла братскому народу отнюдь не свободу, – она несла порабощение еще более гнусного и сурового порядка. Она несла ваннам маленьких и хищных хозяев…