– А вывод?
– Вывод, Петруша таков, что, как это ни прискорбно, даже господин Унгерн ни черта не смыслил в вере, которую собирался насаждать по всей планете. А еще был Турхан – тоже философ из сомнительных, был камбоджийский король Сиануко, который пытался провозглашать социалистический буддизм.
– И что с того?
– Да ничего. Народ Турхана поголовно вымер, а после того же Сиануко пришел Полпот да так постарался, что по сию пору забыть не могут. – Дмитрий покачал головой. – Нет, Петруша, людям, по счастью, не дано права основывать религии. Это, братец ты мой, целиком и полностью привилегия Бога.
– А я на это и не замахиваюсь. Однако просвещенную элиту мы все же возродим. И обязательно найдем первую сотню таких, как Тарас.
– И создадим из них партию, – ехидно пробурчал Павловский.
– К чертям партии! Элита потому и элита, что состоит из личностей. Стадность нам не нужна.
– Тогда твою элиту скушают с потрохами люди более простых званий.
– Нет, Димочка, не скушают! Потому что на страже этой элиты будем стоять мы! – я ткнул себя пальцем в грудь.
– Что ж, звучит красиво! – допив молоко, Павловский с улыбкой взглянул на фермера. – Слышал, Тарас, какие идеи у тебя тут завариваются? Так что готовься, лет через двадцать, глядишь, и на твоем подворье вырастет подобие Манауса. Смотри не заскучай от грядущего величия.
– Не заскучаем! – Тарас бедово тряхнул головой. – Кстати, появится желание поразвлечься, только скажите. Можно под парусом походить, в горы прогуляться или, скажем, рыбалку устроить. Вон в сенях у меня и удочки, и банки под червей, и садки ивовые.
– Рыбалка – это здорово… – я поднял лицо к небу и вдруг разглядел на крыше дома спутниковую антенну. – Слушай, Тарас, ты же говорил, что нет у тебя электричества!
– Ну, да, не провели покуда.
– А что тут тогда антенна делает?
– Как что? Сигнал для телевизора ловит. – Тарас усмехнулся. – А электричеством я сам себя снабжаю. Так сказать, в индивидуальном порядке. На холме у меня с десяток ветряков, а на ручье водяная турбина. Раньше ведь здесь колхозы стояли, так что после переворота много бросовой техники осталось. Вот я и пристроил все к делу. Ветряков как раз хватает для дома и сараев, а турбина на ручье слесарную питает. Еще и на фонари уличные остается.
– Силен! – Павловский покрутил головой. – Как думаешь, Петр, у нас тоже такое могло быть? Если бы не революция?
– Теперь уже и не скажешь. – Я кивнул на фермера. – Мне другое непонятно, что движет такими, как он? Ты вот, к примеру, сумел бы увлечься ветряками, медом, каучуком с овцами?
– Пожалуй, что нет.
– Вот и я бы не смог. Максимум, на что хватило бы, это засадить пару грядок морковью и все.
– В том-то и штука, что нам это без надобности.
– Но ведь хочется понять!
– А зачем? Это жизнь, Петр. Кому-то она нравится, а кому-то нет, вот и радуйся, что таких шустрых Тарасов на земле пока хватает. Дай им жить и не мешай.
– Да уж, мешать бы нам не следовало. – Поддакнул Тарас. – Нам бы налоги, Ваше Величество, почеловечнее, и абреков местных укоротить, а уж мы бы вам такие капиталы состряпали, вся заграница ахнула!
– Слышал, Петенька? То-то!…
Я хотел было ему ответить, но в этот момент из-за дома хозяина показалась огромная Тень. Не чья-нибудь, – моя собственная. Мрачноватый человечище, которого я отчего-то прозвал Миколой. Осипа я не замечал уже давно, а вот Микола в последнее время стал мелькать все чаще. Неласковый и немногословный придаток к моему комплексному числу. И почти тотчас ворохнулось в груди колючее и неприятное – болезнь, что напоминала о себе вот уже несколько недель. Да, я не спал с Антониной и умудрялся отказываться от большинства подсовываемых мне в клинике лекарств, однако что-то такое в меня все же сумели поселить. Следовало принимать какие-то меры, проводить экстренную голодовку, но с этим у меня тоже никак не получалось. Чертова тварь заставляла испытывать зверский аппетит, а государственные заботы никак не позволяли отрешиться от дел…
Как бы то ни было, но настроение мое враз испортилось, и, не притрагиваясь к молоку, я хмуро поинтересовался:
– А нет ли у тебя, хозяин, чего-нибудь покрепче?
– Покрепче? – фермер оживился. – Вишневая наливочка устроит?
– Если крепкая, то подойдет.
– Тогда это мы вмиг организуем! – Тарас громко хлопнул в ладоши, и неведомо откуда выскочило двое дворовых парней. Фермер шепнул им что-то на ухо, и парни резво помчались за наливкой…
Воздух был крапчатым и слоеным. Странным образом в нем перемешалось сейчас и наше Хвалынское море, и градус вишневой наливки, и пирог из горной форели. Гармонь, грохочущая пляска на струганных половицах и румяные девки, вызванные Тарасом для увеселения гостей, – все осталось позади. Я стоял у окна и казался самому себе школьным глобусом. Шаловливые ручки накручивали бедный шарик, и приходилось держаться за подоконник двумя руками, чтобы не упасть. В лицо мне смотрел чужой мир – мир, который я пытался завоевать. И до сих пор я не мог ответить, кому это было нужно – мне или миру. Ведь если мир чужой, то, значит, главный заказчик – я? И снова выходила форменная чехарда. Неман был перейден, и руки обагрила первая кровь, а я по сию пору не сознавал смысла всего творимого. Или правы господа космополиты, утверждая, что весь наш мир мы носим всегда в себе? Но мой-то мир меня выплюнул. Как бумажный жевыш, как погасший окурок. Да и мне тот мир давненько перестал нравиться. Ту же «Мурку» в нем исполняли уже хором по каналу «Культура», а губернаторы областей не стеснялись «ботать» с экрана на лагерном жаргоне.
Наверное, именно поэтому я взялся за оружие. Я очень хотел созидать и строить, но первое, с чего начал свое правление, это с военной агрессии. Я просто не хотел повторения той скверны, что задушила мой прежний мир, хотел оградить свое нынешнее существование высоченной и безопасной стеной. Но если так, куда подевался мой Осип? И какого черта по дорогам Ванессии разгуливает Микола? Обидно, но мне казалось, что я все больше становлюсь похожим на мотылька с оборванными крыльями. Летел к свету, а угодил в пальцы злого великана. Он, верно, и оборвал мои крылья, а, оборвав, отпустил на волю…
– Иди ко мне милый, – в спину мне ткнулись два жарких полушария, женские руки огладили спину и затылок, змеями обвили мою грудь. – Нельзя же все время думать и думать!
Я обернулся. Странная это была тьма. Словно некий художник густо измазал стекло ваксой с гуашью и лишь в середине неловко подтер ладонью, смутно обозначив женское тело. Должно быть, зашла одна из дворовых девок. У трудолюбивого Тараса таковых водилось немало. Уж он-то точно знал про тот законный час, который следовало отдавать потехе.
– Я не могу отдыхать, – выдохнул я, и женский призрак прильнул ко мне, окутав теплым дыханием поцелуев. – Я должен думать. Каждый день и каждый час…
– Бедненький!…
Глаза привычно прищурились, и полумрак явил мне Наталью. Спустя минуту, она трансформировалась в Мирей Матье, а потом я вдруг разглядел ожившую Джоконду. Должно быть, это была работа Миколушки. С подобными образами он работал воистину виртуозно. И странное дело – я не увидел Ангелины. Видимо, что-то окончательно во мне расстроилось. Во мне, а значит, и в ней. Возможно, с самого начала моя любовь была с трещинкой. Стоило испытать ее на прочность, потянуть сильнее, и трещина превратилась в пропасть. То есть, возможно, сама Анна об этом еще не подозревала, но я уже знал: наша любовь не выгорела в том мире, не выгорит и в этом. И еще я вдруг понял, что появление в моей жизни черного Миколы теснейшим образом увязано с любовным крахом. По сути – та самая святая троица, в которой «свято место» пусто не бывает. Либо ты любишь, либо водишь за собою черта. Ну, а Тень ли за нами бродит, рогатый ли проказник – не так уж важно, поскольку хрен редьки не слаще…
– Что же ты стоишь? Иди ко мне!
Отогнав от себя навязчивые миражи, я расслабленно шагнул вглубь комнаты. Все-таки это оказалась Ангелина. Правда, с голубыми волосами и чуть раскосыми глазами, но сейчас я об этом не хотел задумываться. Мне просто нужно было, чтобы меня кто-нибудь пожалел.
